Бессмертники - стр. 29
– Садись, – велит полицейский.
На столе обшарпанный чёрный телефон. Полицейский достаёт из кармана скомканную бумажку, свободной рукой нажимает на кнопки и протягивает трубку Саймону, а тот косится на неё с подозрением.
– Ты что, тупой? – бурчит полицейский.
– Да пошёл ты! – цедит Саймон.
– Что ты сказал?
Полицейский толкает его в плечо. Стул опрокидывается назад, и Саймону приходится бороться за равновесие. Когда он падает обратно к столу и берёт трубку, левое плечо гудит от боли.
– Алло?
– Саймон.
Как он сразу не догадался? Какой же он дурак – так бы и дал себе по башке! Полицейский вдруг куда-то исчез, исчезла и боль в плече.
– Ма.
Это невыносимо: Герти рыдает, как на похоронах Шауля, хрипло, басовито, будто рыдания можно выдавить, извергнуть из себя.
– Как ты мог? – твердит она. – Как ты мог так поступить?
Саймона передёргивает.
– Прости меня.
– Стыдно тебе? Надо полагать, значит, ты домой едешь.
Горечь в голосе Герти ему знакома, но никогда ещё мать не обращалась таким тоном к нему. Первое воспоминание детства: ему два года, он лежит у мамы на коленях, а мама перебирает ему волосы. “Одно слово, ангел, – воркует она. – Херувим!” Да, он их предал – всех предал, – но в первую очередь маму.
И всё же.
– Мне и вправду стыдно. Прости, что я так поступил – бросил тебя. Но я не могу… не хочу… – Осекшись на полуслове, Саймон начинает снова: – Ты сама выбрала, как тебе жить, ма. Вот и я хочу решить сам, как мне жить.
– Никто не решает, как ему жить. Я уж точно не выбирала. – Скрипучий смешок. – В жизни так устроено: мы делаем выбор, а он предопределяет следующий. Наши решения решают за нас. Ты поступаешь в университет – да господи, хоть школу-то закончи! – и это способ улучшить расклад. А при твоей нынешней жизни… не представляю, что с тобой будет. Да ты и сам не знаешь.
– Нов том-то и дело! Не знаю, и ладно. По мне, так лучше не знать.
– Я дала тебе время, – продолжает Герти, – велела себе подождать. Думала, если дать тебе время, ты и сам придёшь в себя. Но так и не дождалась.
– Я и пришёл в себя. Моё место здесь.
– Ты хоть раз задумался о деле?
Саймона бросает в жар.
– Выходит, дело тебе важнее меня?
– Имя… – говорит, поколебавшись, Герти, – имя сменилось. Была “Мастерская Голда”, стала “Мастерская Милавеца”. Артур теперь хозяин.
Саймона захлёстывает чувство вины. Но Артур всегда убеждал Шауля идти в ногу со временем. Излюбленные фасоны Шауля – габардиновые брюки, пиджаки с широкими лацканами – вышли из моды ещё до рождения Саймона, и теперь он с облегчением думает: мастерская в надёжных руках.
– Артур справится, – заверяет он. – С ним мастерская от жизни не отстанет.
– Мне нет дела до моды, для меня главное – семья. У нас есть обязательства перед теми, кто заботился о нас.
– А ещё есть обязательства перед собой.
Никогда он не позволял себе так дерзить матери, но убедить её – для него жизненная необходимость. Он представляет, как Герти приходит в академию на него полюбоваться, как аплодирует его прыжкам и пируэтам, сидя на складном стуле.
– Ах да! Для себя ты пожить успеваешь. Клара говорила, ты танцор.
Её презрение прорывается через трубку с такой силой, что слышно в кабинете – полицейский и тот прыскает со смеху.
– Да, танцор. – Саймон сердито сверкает глазами. – И что?
– Я не понимаю. Ты же ни дня в жизни не танцевал!