Бесхозные Лондоны - стр. 2
Янь боится.
Нечто мягко успокаивает янь, не понимает, чего янь боится, так всё хорошо, и вокзал такой хороший, и янь такая хорошая, и нечто такое хорошее, нечто, оно, правда, одно, его сравнить не с чем, ну да ладно, всё равно хорошее.
Янь закручивает пространство.
Раз-два-три, раз-два-три.
И нечто закручивает пространство.
Раз-два-три-четыре-пять.
Ну, у нечта побольше измерений будет.
Пространства извиваются, закручиваются координаты, два мира – трехмерный и пятимерный осторожно соприкасаются…
Что-то происходит, измерения захлебываются сами в себе, янь падает, раскидывает белые руки, нечто видит красное, мутное, соленое, оно должно быть внутри, почему оно снаружи, почему, почему…
Другие трехмерные бросаются к янь, нечто останавливает их – нельзя, нельзя, вы подождите, пока пространство успокоится…
…пространство утихает.
Нечто наклоняется над янь, спрашивает, когда янь снова встанет и будет крутить пространство.
Не понимает, почему – никогда.
– Император был крайне недоволен результатами работы: он ругал архитекторов, говорил – я заказывал вам оперу, а вы мне построили вокзал. А потом в городе разобрали крепостную стену, выровняли улицы, и опера оказалась вровень с землей, без ступенек…
– Это ему такая красота не понравилась? Ну, вообще…
– Что значит, крепостную стену убрать? А весь город для вас, случайно, перестроить не надо?
Нечто слушает.
Запоминает.
Город.
Место, где трехмерные кучей живут.
Нечто выговаривает слова:
– Не-на-до-го-род. Сте-ну. Сте-ну.
Нечто терпеливо объясняет главному, втолковывает, чтобы пространства раскрыть, это надо стену убрать, а то так и будет —
Сломанное пространство.
Сломанные тела.
Мутное, красное, что должно быть внутри, а оно снаружи.
Нечто сердится, нечто волнуется, ведь если убрать крепостную стену, пропадут ступеньки, а без ступенек пространство как надо не изогнется. А тут еще главный фыркает, не соглашается, еще стену из-за вас ломать, еще что прикажете, дворец королевский снести или собор…
– Не-на-до-со-бор. Сте-ну.
Главный сердится.
Нечто до сих пор понять не может, что есть – главный.
У нечто главного нет, нечто само себе главное, нечто много и нечто одно – одновременно, а у трехмерных всё запутано, и не разберешь, то они сами по себе, то все вместе…
А вот нечту показали мясной мешок с кровью, сказали: главный.
И вот главный сердится. На этих сердится, которые вокзал делают.
– Что вы сделали? Что сделали-то, я спрашиваю? Вокзал они сделали… вот чтобы теперь каждый спрашивал, а что это у вас тут вокзал, а поезда не ходят!
– Ну… может, поезда пустить…
– Еще чего куда пустить?
– А… а что делать?
– Что делать, что делать… хоть замаскируйте под что-нибудь, я не знаю…
– М-м-м… рынок?
– Не, не пойдет… хоть бы, что ли…
Трехмерные волнуются, это же переделывать придется, а переделывать, это опять в пять измерений лезть, одна черточка не туда – и всё развалится…
Нечто тоже волнуется.
Этот с именем в честь места, где люди живут, говорит:
– Не хочет главный, чтобы про вокзал знали.
Нечто не понимает, как такое может быть, чтобы один знал, другие не знали.
А вот может.
Трехмерное существо.
Янь.
То всё ини были, а то вот снова янь.
Янь раскрывает челюсти, натягивает, напрягает тонкие сухожильные нити где-то там, в глубине кровяно-мясной трубки.
Нечто слышит звук.
Почти такой – но вот именно, что почти, почти-почти, – пространство вздрагивает, потревоженное звуковыми волнами, готовится раскрыться…