Бесчестная. Во сне и наяву - стр. 45

А почему бы не прокомментировать то, на что любовалась?

Цветущие гибискусы различных оттенков ласкали взгляд. Тут были и ярко-красные, и белые, и кремовые, и даже полосатые, с простыми юбочками. А некоторые из сортов цветов радовали глаз пышными оборками. Разве от такой красоты можно было отвести взор? Конечно же, нет. Цветы вкупе с вареньем навивали на меня благостное настроение, которое я не желала чтобы испортили.

- Хочешь?- спросила у мужчины, стоящего за спиною, вытянув указательный палец и мотнув головой, указывая глазами на варенье. Вот только вряд ли мои жесты были видны со спины.

- Что?- непонимающе переспросил у меня мужчина.

Приятно было узнать, что он хоть когда-то не владеет информацией, а то всегда ходит с таким важным видом, аж противно смотреть.

- Варенье лизнуть,- я обманула палец в сладкий сироп, проследила за густой ниткой и подхватила ее языком. И эти манипуляции произвела по-прежнему не оборачиваясь.

- Не понял, - вот только почему-то мужской голос осип, как будто его хозяин выпил много холодной воды или чересчур долго кричал.

- Ну и правильно. Все равно я тебе не дам, - легкомысленно произнесла, засовывая палец в рот, чтобы вновь облизать. - Такой вкуснятиной я делиться не буду ни с кем, а тем более с тобой,- сделала вывод, обращаясь к мужчине.

- Это еще почему?- он так ничего и не понял.

- А у тебя зубы гнилые и несвежее дыхание... и смердит от тебя..., - а чем смердит я решила не уточнять. Все же иногда я была чрезмерно ядовита.

В тот же миг была развернута вокруг своей оси, чтобы в следующий миг смогла увидеть злющие абсолютно черные глаза, наливающиеся кровью от гнева, виновницей чего была.

- Ты!- начал было мужчина, по всей видимости, подбирая дальнейшие слова.

- Руки убери, пока в клешни не превратились, - гневно бросила я, но свое занятие не оставила.- И не мешай мне получать удовольствие. Неужели не понятно, что я занята? - лихо вздернула бровь.

Очередное обмакивание пальца в банку и последующее облизывание вызвало гневный рык со стороны мужчины. А мне было все равно. Пусть хоть разрычится от недовольства. Сегодня я была в своем праве и о том прекрасно знала.

- А не сильно ли ты зарываешься, моя дорогая? - вкрадчивым тоном с нотками угрозы прошипел мой собеседник.

- Вот это вряд ли, тем более я не твоя дорогая, а любимая наложница харифа, с которой он пылинки сдувает. Ты не забыл?- насмешливо поинтересовалась у черноглазого.

- Любовь харифа быстротечна, а жизнь в гареме долгая и... может быть крайне опасной, - почти вплотную приблизился ко мне тот, которого в гареме после харифа боялись все, а иной раз и сильнее. Впрочем, меня это не пугало.

Мне гнев какого-то там недоевнуха был не страшен. Ведь я знала правду. А это дорого стоило.

Как-то в самом начале своего тут пребывания я с большим интересом подслушала один разговор между наложницами. Ведь девушки любили болтать где бы они не находились. И было абсолютно неважно свободны они или нет. Кроме того, здесь в гареме, это было одно из самых доступных и любимых занятий, за исключением плотских утех, коими милые создания предавались постоянно, считая, что никто об этом не догадывается. Мне невзначай тоже как-то раз вскользь предложили составить компанию, но я как можно более тактично отказалась, предпочитая все же двуполую любовь. Потому как ласковой кошкой становилась только лишь в присутствии кота. С другими же самками была отнюдь не ласкова. Так вот эти две милые кошечки, лижущиеся украдкой за ширмой, обсуждали до каких пределов оскоплен наш евнух. Одна говорила, что лишь частично, а другая же утверждала, что в его хозяйстве не осталось абсолютно ничего и что он подобен девочке. Стоило мне только понять о ком шла речь, как я была вся обращена в слух, потому как мне было известно совершенно противоположное. Но девицы говорили об этом с такой уверенностью, что не верить им было нельзя, не знай я все правды. Сложив все воедино я поняла, что кто-то кого-то дурит. А если быть более конкретной, то дурил харифа его якобы преданный евнух, коего без оглядки пускали на женскую половину дома будучи в полной уверенности, что ничего он там натворить не может.