Берегись: я твой - стр. 7

Я ловил себя на том, что искал признаки забвения в её письмах, которые приходили всё реже. Разбирал каждую фразу, как сапёр мину: «Устала, завал» – от чего? «Долго не писала – уезжала, прости» – куда? С кем? «Скучно» – а где подробности? Где смешные наблюдения? Раньше писала больше. Меня будто постепенно стирали из её жизни, как рисунок ластиком с бумаги. Неспешно, но методично.

Постоянно я задавал себе вопрос – то, что чувствую я, это любовь? Не привычка, не страх одиночества? Нет, не он. Его я знал с детства. Это другое. Мне просто был важен факт её существования в мире, к которому я имею, пусть и призрачное, отношение. Без этого факта всё превращалось в тягучую, бессмысленную муть. Даже сама тоска по Лизе теряла краски и становилась плоской.

– Там, знаешь, всё просто: бежишь, стоишь, спишь – всё по приказу. Всё решено за тебя, только подчиняйся. Мне очень важно было разобраться в себе, – я всё кружил вокруг да около, никак не нащупывая суть, – Я боялся допустить мысль, что люблю кого-то. Я боялся последствий.

– Первый раз вижу, с каким смирением человек признаётся в своей трусости, – Горячева не без удовольствия кивнула, скрестив руки на груди.

– Можешь понять, что ты тогда втиснулась в мой мир, как неудобная драгоценность в тесный шкаф. Да ещё делала вид, что ей там просторно. Это было слишком…странно, что ли.

– Да ты поэт, товарищ старший сержант! – она насмешливо подняла бровь.

– Я хотел издали всё оценить, отдышаться и решить для себя…

– А, понимаю. Сейчас настал момент истины, – Лиза допила вино и с жалобным «дзыньканьем» вернула бокал на стол. – Ты понял, что любишь, и теперь мы можем быть вместе – ура. Так, да? – узнаю дорогой взгляд исподлобья.

– Из твоих уст сейчас это звучит по-дурацки, – я напряжённо теребил под столом край скатерти, пытаясь унять волнение.

– О милый, из твоих ещё хуже, поверь. Нет, погоди, ты это всерьёз?

Объявиться через пару лет и сказать мне всё это? И что ты хочешь услышать? – Лизка вперила в меня требовательный вгляд.

Я сделал могучее глотательное движение, чтобы дать себе роздыху перед ответом.

– Год я получал твои письма, и это держало меня на плаву. А второй год придавало сил только то, что у меня была возможность их перечитать. Я понимал их посыл, но слал в ответ отчёты о погоде. Избавлял себя от того, чтобы отвечать на незаданные вопросы. Два года – большой срок, и я не хотел тебя привязывать, не будучи уверенным в том, что чувствую.

– Поняла! Заботился о моей добродетели. Как тебе это удаётся?

– Что? – не понял я.

– Играть в проклятое благородство.

– Я клянусь, что каждый день, проведённый не с тобой, думал о тебе.

– Охренеть, какая ценность! – она ядовито усмехнулась, но я уловил, как дрогнула её губа. – А мне было восемнадцать, я писала любовные письма парню, который сказал мне перед уходом, что мы «просто друзья». В историю про похищение зелёными человечками было бы уверовать легче.

Пока я боролся между желанием объясниться до конца и не рассмеяться от слова «уверовать», Лизавета подытожила:

– Я не знаю, что сказать, Жень. Ты прав – два года большой срок. Я понятия не имею, каким ты стал. Неужели это непонятно?

Наши встречи, на которые Лиза иногда соглашалась, поначалу были полны неловких пауз и колких замечаний с её стороны. Но я и не думал сдаваться, и постепенно лёд начал таять. Где-то через полгода я добился благосклонности. Как ни странно, это было нетрудно – в тот период я был уверен в том, что мы созданы для того, чтоб быть вместе. И в том, что она чувствует то же самое. Всё же армия пошла мне на пользу.