Белая Рать - стр. 32
Итак, Анна тихонечко сидела на лавочке. Справа окно, слева мешки с крупами, над головой полка с различными банками-склянками, а впереди вся жизнь.
Приготовления к празднику шли полным ходом. Бабушки стругали овощи, мать караулила у печи, а отец грузил в тачку всякий хлам. Тот самый хлам, который накопился за зиму и ждал особого случая, чтобы оказаться выброшенным.
Дверь открылась. С огромным ушатом мокрого белья, в хату зашла тетушка. Злая и уставшая. И не мудрено, ведь сегодня ей досталось стирать на всю семью. Причем очень тщательно. Белые вещи. Праздничные, мать его за ногу. Старику-имениннику, видите ли, будет приятно, что у него выросли такие опрятные дети и внуки. Как будто он видит дальше собственного носа.
– Ы-ы-ы, – сказала тетушка.
Она опустила кадку и круто разогнулась, схватившись за поясницу.
– Я стирала, а вы вешайте, – предъявила она.
– Повесим-повесим. Присядь, отдохни, – сказала мать Анны, ловко сунула ухват в печь и достала оттуда горшок разогретого борща.
Ничто не предвещало беды.
– Аннушка, – ласково пропела одна из бабушек, – принеси-ка маслице.
– Бегу, бабушка!
И Аннушка, схватив с банко-скляночной полки маслице, побежала. И, конечно же, Аннушка это маслице разлила. И, конечно же, кто-то поскользнулся.
Мать Аннушки потеряла сцепление с полом и на одной ноге покатилась по хате. Чтобы не обжечься, она выкинула ухват с борщом вперед себя. Так же опытный воин выкидывает вперед копье, заметив прореху в стене щитов.
Кипящий снаряд миновал всю комнату и упал – правильно, – в ушат с мокрым бельем.
Отец как раз вез мимо тачку. Он не успел вовремя остановиться и проехал колесом по голове матери. Будь тачка тяжелее, отрезал бы, честное слово.
– Еб твою мать, – выругалась мама Анны. – Ах ты ж…
***
Самая интересная погоня случается тогда, когда силы равны. А самая долгая погоня случается тогда, когда равные силы начинают одновременно заканчиваться.
Эта ночь выдалась гораздо теплее предыдущей. Тем же полем, которым он ехал в Старый Порог, Пересвет Лютич возвращался обратно.
Все те же еловые островки вдоль дороги, все те же беспокойные травы вокруг и все та же половинка луны в небе.
Только проблем стало на порядок больше. Пересвету Лютичу впору было начинать их записывать.
Лошади уже совсем вымотались и еле-еле переставляли ноги.
Как только дорога пошла через лес, повозку пришлось отстегнуть и бросить. Она стала обузой. Уж больно много возникало на пути ручейков, валежников и тропинок, по которым можно было срезать одиночному конному, но никак не запряженной тройке. Так что дальше Бажен и Пересвет ехали каждый верхом на своей лошади.
– Как же заебали эти сверчки, – рявкнул Пересвет Лютич.
Таким раздражительным он был неспроста. Так на нем сказались без малого десять часов езды. Да не абы какой, а без седла.
Спину свело к чертовой матери. Пах распух и зарделся, как гроздь спелой смородины. На заднице натерлась огромная мозоль. Натерлась, надулась, лопнула, содралась, загрубела и уже даже начала блестеть.
В совокупности все это болело с такой силой, как если бы за время погони на причинных местах Пересвета прорезались и тут же застудились зубы.
А вот сторож был спокоен. Пускай и не к лицу такая спокойность человеку, которому пришлось бинтовать свою руку своей же рубахой.