Байгуш - стр. 10
Нет, уж лучше к черту на Кулички забраться, чем писать автобиографические очерки следаку по особо важным делам.
Три дня и мы высадились в Иркутске. Но внутреннее напряжение, поселившееся в Пашке, не позволило оседлать этот прибайкальский город. Костыль даже переночевать в гостинице не пожелал. Пришлось часа три торчать на вокзале и, в конце концов, отчалить в Хабаровск. Нас потихоньку настигала зима.
Ты знаешь, Муся, мы зря это всё затеяли. Ты не знаешь, что делается на западной стороне Урала. Но скоро ты поймёшь, насколько беден Дальний Восток. Я рад, что мы едем на юга нашей Родины. Здесь делать нечего. Это пустыня в сравнении со Ставропольем. У меня создалось впечатление, что правительство специально местное население держит в ежовых рукавицах. Иначе только дай им малейшую возможность, они все удерут из этих голодных и неприветливых мест.
В Хабаровске мы с Костылем сильно простудились и чуть не сдохли с голоду. Прозябали там мы не долее двух месяцев. Как только у нас завелась монета, Костыль тут же предложил перебраться во Владивосток. Это спасло нам жизни. – Владивосток – это уже что-то, – восклицал Пашка. Там мы продержались до ранней весны. А в апреле случилось непоправимое. На Пашку пагубно повлияла повальная дурная мания открывать собственное дело. И Костыль решил разбогатеть на скорую руку.
Он где-то разнюхал, что на Татарском проливе без его забот, глядя на одинокую голубую волну, тоскует мыс Сизиман. Этот мыс не безлюден. Там, мол, рассказывал он, под американским флагом бойко орудуют лесорубы. Более того, одна из сопок на том мысу по неизвестным причинам лопнула. А внутри неё Богу было угодно упрятать окаменевший древний лес. И счастливчики беспрепятственно потихоньку растаскивают это богатство. Учитывая, что в заповедном уголке Родины с транспортом проблем не будет, Костыль решил набрать пару тонн дивных окаменелостей и вернуться на Кубань. А уже говея в теплых краях, шлифовать кварцевые булыжники изрезанные веточками и по дорогой сплавлять их туристам.
Предложение выглядело заманчивым, но неприемлемым. Естественно, я тут-же поставил зарвавшегося Костыля на место. Но Костыль отчего-то расстроился и полез в драку. Только из боязни за товарища я смирил гордыню и мы рванули.
Дальше рассказывать особенно нечего. Одеты мы были неплохо и от случайного голода неплохо застрахованы. В заброшенном строительном вагончике нам подвернулись добротные фуфайки и стеганные ватные штаны. Я всю дорогу волочил на горбу набитый консервами рюкзак. На развилке у поселка Селихино нам встретилась кобылица с жеребенком. Я сразу заподозрил неладное. Эти лошади появились неспроста и были какими-то непривычно мохнатыми. Было непонятно, откуда они вообще могли тут взялись. Костыль решил погладить доверчивого малютку. Он поступил необдуманно. Неожиданно, рядом стоящая кобылица, пригнула голову, заржала, избоченилась и с необыкновенной ловкостью лягнулась. Копыто разъяренной мамаши с гуканьем впечаталось в крепкую грудь Костыля. Шапка с него слетела. В воздухе он проделал несуразный кульбит и расстояние метра в три, а когда шлёпнулся, всё приговаривал: – Ой, мамочки родные… Это ж надо, больно то как бьётся! – и бессмысленно водил глазами.
Я его просил потерпеть, мол, всё пройдет. Пришел в себя Костыль часа через три, но сделал дурное заявление: – Я скоро умру. Я же оптимистично полагал, что у товарища случился шок и говорил: – Паша, не бойся, всё пройдет. Я тут, рядом. Деньги у нас есть. Горлом же кровь у тебя не идет, значит, внутренности не отбиты. Надо только подождать.