Батареи Магнусхольма - стр. 43

Получилось! Он ни в одной ноте даже на восьмушку тона не сфальшивил, он знал это, он рассмеялся он восторга. Потом опомнился.

Когда сорокалетний мужчина в три часа осенней ночи принимается петь незнакомые весенние романсы, похоже, пора записываться к доктору Каценеленбогену, который, говорят, учился к самого знаменитого Шарко и знает толк в безумствах.

Вдруг пришло спокойствие – которое приходит обычно к человеку, сделавшему то, что он обязан был сделать.

Лабрюйер задул свечу, лег и сразу же заснул.

Утром Лабрюйер сам себя спросил: что это было такое? Но выслушать ответ не пожелал.

Придя в свое фотографическое заведение, Лабрюйер сказал Каролине:

– Я чувствую себя последним болваном.

Это относилось ко всему сразу – и к ночному концерту, и к странному положению сотрудника контрразведки, который не получает никаких приказаний. То-то, поди, смеется недруг Енисеев, проклятый Аякс Саламинский, когда ему рассказывают о нелепой службе Лабрюйера!

Каролина, складывавшая карточки стопками, подняла голову, взгляды встретились.

– Я тоже, – сказала она. – То есть не болваном – болванкой, болваншей… болванихой…

– Мы чего-то ждем?

– Нет. Уже дождались. Люди, с которыми придется иметь дело, уже в Риге. Но они осторожничают, прицепиться не к чему… Они еще только начали плести сеть…

– Понятно.

Взгляд у фотографессы был серьезный, даже печальный. Лабрюйер впервые обратил внимание на ее глаза – при светлых волосах она имела темно-карие глаза в густых ресницах.

– Я устал бездельничать.

– Ничего, скоро начнется.

Лабрюйеру стало не по себе – страшненькая фрейлен Каролина была, может, бойцом еще похлеще Енисеева, и близился день, когда ей придется рисковать жизнью… ох, бедное страшилище, и помрет ведь когда-нибудь, так и не узнав душевного тепла… как, впрочем, и сам Лабрюйер…

– Кто там записан в вашем гроссбухе? – спросил он.

– На утро – никого нет, разве что случайные люди забредут.

В лабораторию вошел Ян.

– Доброе утро, господин Гроссмайстер, доброе утро, фрейлен Каролина, – сказал он по-немецки. – Что мне делать?

И тут же Каролина придумала для него полсотни неотложных дел. Одно из них было – приготовиться к завтрашней вылазке.

Рига, желая быть подлинно европейским городом, обзавелась зоопарком. Место для него городские власти выделили прекрасное – на самой окраине, в Кайзервальде, на берегу озера Штинтзее. Это было великое событие, в день открытия, назначенного на 14 октября, ожидалось множество народа, и Каролина предположила, что будет хороший спрос на зоологические фотокарточки. Вся живность уже сидела в клетках, так что можно было, уговорившись с дирекцией, заранее сделать разнообразные кадры.

– Я пройду прогуляюсь, – сообщил подчиненным Лабрюйер. – Заодно занесу карточки Линдеру.

Но это не было прогулкой – он собрался в цирк расследовать дело о собачьей смерти. От цирка – пять минут до Полицейского управления.

Каролина дала ему портреты госпожи Красницкой, очень хорошо сделанные и вписанные в овальные медальоны. Было их четыре. Себе она оставила два – чтобы переслать их в Санкт-Петербург. И попросила также Лабрюйера, раз уж он хорошо знаком с буфетчиком во «Франкфурте-на-Майне», побольше узнать о чете Красницких. Глядишь, что-то и пригодится.

Телефонировав Линдеру, Лабрюйер предупредил о своем приходе и осведомился – нет ли результатов исследования собачьего трупа.