Батареи Магнусхольма - стр. 24
– Так он с супругой? – удивился Лабрюйер.
– Да, господин инспектор. Дама из благородного сословия, очень хорошо одевается. Завела в Риге большие знакомства, всюду ее принимают.
– Немка?
– Русская.
– Понятно. Никому не говори, что я тебя спрашивал. И хотелось бы мне взглянуть на эту пару.
– Это легко устроить.
Лабрюйер прикинул: в паре мошенникам работать выгоднее, красивая дама заводит светские знакомства, собирает вокруг себя кавалеров, а муж аккуратно обчищает их за карточным столом. Что тут можно сделать? Можно, познакомившись, зазвать их в ателье, а снимки передать в Сыскную полицию, пусть там разбираются.
– Взгляни, Вольф, может быть, они в зале.
– Как будет угодно господину инспектору.
Буфетчик выдал подбежавшему официанту целый поднос посуды и вслед за ним вышел в зал. Минуту спустя он вернулся.
– Ужинают, господин инспектор. Во втором ряду справа третий стол от входа.
– Там рядом есть свободные столы?
– Второй пока свободен. Сказать Гансу, чтобы посадил вас там?
– Да, сделай милость.
Лабрюйер отдал пальто гардеробщику, посмотрел в большое зеркало – вид приличный, не хуже, чем у богатых постояльцев гостиницы. Подкрутил усы и пожалел, что так и не привык пользоваться помадами, которые сводят кончики усов в задорно торчащие вверх стрелки. В немецкой среде эта манера называлась «жизнь удалась». Может быть, помада изменила бы цвет волосков. Лабрюйеру не очень-то нравилась его рыжеватая масть.
По распоряжению буфетчика официант быстро провел его вдоль стены к намеченному месту. Лабрюйер сел и огляделся. Вспомнилось то забавное время, когда агенты выслеживали Рокетти де ла Рокка, часами сидели в ресторане, а потом отчитывались за каждый потраченный пятак. Теперь Лабрюйер мог заказать самый изысканный ужин – пожалуй, это и следовало сделать…
Он не торопился разглядывать Красницкого со спутницей, чтобы не выглядеть назойливым. Отметил только, что говорят они по-русски. Грех было не прислушаться.
– Я другую брошку тебе куплю, только не ной, – сказал раздраженный мужчина. – Да и подороже, а твоей – грош цена.
– Это память, ты что, не понял? Это память.
– Закажем ювелиру точно такую же. Хочешь – можно дать объявление в газете: нашедшему – вознаграждение, а кошелек пусть уж оставит себе.
– Она не найдется, я знаю, она не найдется.
– Если ты думаешь, что она тебе удачу приносила…
– Это память. Единственная память.
– И непременно нужно было единственную память всюду с собой таскать?
– Непременно.
– Ты становишься невыносима, моя милая. Потерю вряд ли найдешь, новую брошку не хочешь – чего же тебе надо? Я же посылал в фотографическое ателье – там не находили. У госпожи Морус кошелька не находили. Ну, поплачь, если тебе с того станет легче.
– Я никогда не плачу.
Заинтригованный Лабрюйер наклонился и вытянул шею, чтобы разглядеть пару.
Это действительно была Иоанна д’Арк, и с ней – высокий статный мужчина, той породы, которая нравится всем женщинам без исключения: осанистый, плотный, плечистый, с правильным лицом, с прекрасными волосами, подстриженными лучшим парикмахером, такие волосы всегда вызывали у Лабрюйера легкую зависть: очень темные, с деликатнейшим налетом благородной седины. Лет этому красавцу было, пожалуй, уже под пятьдесят. Вот только руки – Лореляй была права, руки он имел пухлые, крупные, прямо сказать – простонародные.