Барон и Рак - стр. 8
А вот Пастернака (хотя и прочитал его прозу весьма внимательно), Платонова, Булгакова, Зощенко, Олешу, Гроссмана просто не мог терпеть. Читал кое-кого из них еще в молодости и с раздражением швырял книжки в стену. Но не читать не смел, иначе, вылетит из времени, в котором начинал жить.
Из поздних, почти с тем же чувством, почему-то особенно выделял Давлатова. Последний его, иной раз, правда, забавлял, но и сердил. Когда он узнал о его смерти (тогда Барон еще сам лишь начинал свой деловой путь), то криво, даже как-то мстительно, усмехнулся, точно и сам имел к этому отношение. Современных же либеральных писателей не чтил и книг их у себя не держал принципиально.
Приблизительно также он относился и к кинематографу, выделяя для себя в особую категорию лишь советское классическое кино. Часто он предпочитал литературной основе, например, Шолохову или Алексею Толстому, их блестящие экранизации. Такое же исключение он допускал и для Льва Толстого.
К поэтам он относился, как к шутам, любящим покривляться в бессмысленной ритмичной словесной пляске на радость недалекой эпатажной публике и всякого рода снобов с необоснованными претензиями. Тут для него не было ни исключений, ни авторитетов даже в классическом прошлом и, тем более, в настоящем.
Барон не причислял себя к тем, кто оценивает быт, характер и творчество нерусских народов скептически, то есть по раздражающему национальному или религиозному признаку. Он очень этим кичился, да так явно, что в головы тех, кто знал его близко, нет, нет, да и закрадывалась неприятная мыслишка, уж не скрывает ли он за показной толерантностью свой избыточный шовинизм. Однако официального подтверждения этого ни в его словах, ни в его известных предпочтениях найти было нельзя.
Что же касается такого важного и все более массового общественного явления как Интернет, социальные сети и прочие инновации, то Георгий Иванович мнения своего никогда не высказывал, относясь к этому, как к малоприятной данности времени, которую должны обуздать в его интересах многочисленные секретари и нанятые им высоколобые аналитики.
Мобильные телефоны и всякого рода современные системы связи использовались им лично исключительно в прагматичных и, в этом смысле, в бесспорных целях, то есть крайне дозировано и вынужденно.
Георгий Иванович знал, что с него не спускают внимательных, завидущих, глаз, и любая ошибка или проявление обычной человеческой слабости могут ему очень дорого обойтись. Это добавляло остроты, азарта и даже, в определенном смысле, цельности в его жизни. Он всегда был настороже, видя дальше, выше и глубже других. Личных врагов у него не было, как он сам говорил. Никто бы никогда на это просто не решился. Но зато были враги, с его же слов, «системного» характера, то есть деятельные и сильные конкуренты на финансовом, экономическом и политическом полях боя.
К тому же он исповедовал особую философию жизни, о которой самое время кое-что сказать.
Георгий Иванович Баронов по прозвищу Барон был свято убежден, что человек создан по образу и подобию божьему, но вот бога он видел совсем иным, нежели его видели другие, во всяком случае, те, кто искренне исповедовал веру. Он был по своим взглядам, своего рода, экуменистом, если распространить это понятие за пределы христианства и накинуть его на все существующие верования, религиозные и светские философии. Иными словами, для Барона бог был един, всесилен и справедлив. Но вот, что именно, по мнению Георгия Ивановича, представляла собой справедливость, щедро излучаемая богом и навеянная людям, независимо от того, каким они его видят и видят ли вообще, и есть главная характеристика Барона. Он твердо знал одно – у бога есть свои инструменты, далекие от тех, какие полагают люди. Это – не случай, не судьба, не раскаяние или что-либо из области человеческой трусости в зависимости от обстоятельств, и не вера, пусть даже она будет испепеляющей, искренней, отчаянной. Это, прежде всего – человек! Но человек, далеко не всякий, а лишь тот, кто избран богом как исполнитель его воли, носитель его справедливости и гарант ее неотвратимости.