Барбара Радзивилл (сборник) - стр. 31
Барбара была вынуждена подчиниться и с замирающим сердцем, читая про себя молитву о спасении, открыла дверь зала. Пан Анджей переступил порог первым…
Увидев хозяина и его дочь, гости поднялись, принялись отвешивать поклоны. Застучали об пол ножны, заскрипели сапоги, послышались приглушенные приветствия:
– Божьей милости и здоровья пану и панночке… Долгих лет жизни… Рад приветствовать вашу милость и вас, панна Барбара…
Пан Анджей вышел на середину зала, повернулся и внимательно оглядел каждого из собравшихся.
– Прошу меня извинить, ясновельможные, – подчеркнуто вежливо сказал он, – хочу обратиться к вам с одной просьбой. Как я вижу, тут собрались достойные шляхтичи. Тем не менее вынужден буду просить вас, как и тех, кто по каким-то причинам не соизволил прийти сегодня, чтобы вы временно забыли мой дом.
Гробовая тишина, воцарившаяся в зале после такого вступления, красноречивее любых слов выразила изумление гостей. Князь Милевский открыл было рот, чтобы спросить о причине отказа, но пан Анджей опередил его.
– Моей дочери предстоит трудный год: она заканчивает учебу. Всему городу известна требовательность пана приора: он обязывает не просто посещать уроки, но и основательно готовиться к ним. А весной – экзамены. Что будет потом – увидим, а пока я прошу Барбару забыть про забавы и сосредоточить свое внимание на школе. Моя дочь должна получить достойное образование. Поймите, панове, я желаю ей только добра.
После таких слов гостям ничего не оставалось, как только откланяться. С минуту кавалеры стояли будто огорошенные, удивленно смотрели на пана Анджея, все еще надеясь на чудо, но потом робко, по одному, все же двинулись к выходу. Однако покинуть зал первым никто какое-то время не решался. Кавалеры отвешивали поклоны, толкали друг друга – и ждали, что хозяин изменит свое решение. Но тщетно. В выражении лица пана Анджея снисхождения не было…
В этот день Анисим вернулся поздно. Как был, в запыленных башмаках и плаще, он проследовал прямо в апартаменты своей госпожи. Лицо его имело несколько виноватое выражение, и это означало, что он принес не самые приятные новости. Сняв шляпу, старик откашлялся.
– Не знаю, как и начать, матушка, – сказал он. – Может быть, для ясности ума прикажете выделить чарку мальвазии?
– Сначала разденься. Сегодня топили, тебе не будет так жарко, – спокойным голосом указала ему панна Барбара. – А вино сейчас принесут.
Когда был скинут плащ и выпито вино, старик присел на краешек стула, ссутулился.
– Он в доминиканском монастыре, – наконец сообщил слуга.
Глянув на панночку и прочитав на ее лице изумление, гайдук поспешил успокоить:
– Жив, жив, бедолага. Побит, правда, хуже собаки, но жив… Лежит, стонет. Отец Симеон заботится о нем. Пришлось соврать, будто я его крестный. Тьфу, нечистый меня попутал, буду я у немца крестным!.. – в ожидании расспросов он покрутил усы и вскоре заговорил вновь: – Останется там, пока не поднимется на ноги. Кости у него, благодарение Богу, целы, но на спине и голове масса ушибов, как будто он под каменный град попал. Ну да эти монахи – великие лекари. Уж коль взялись, так вылечат.
– Хочу повидать его.
– Монахи скрывают, что он у них.
– Как же ты узнал?
– Один наш гайдук подсказал. Гнали, говорит, они его вчера от княжеского замка до монастыря. Кабы не монахи, убили бы.