Бандолеро, или Свадьба в горах - стр. 13

И в похвалу мексиканской морали не забудем, что на одного живописного и храброго бандолеро у нас приходится сотня трусливых воров: юристов, биржевых спекулянтов, торговцев, не говоря уже о грандиозном налоговом мошенничестве со стороны государства. Все это в земле Монтецумы встречается лишь как исключение.

И в смысле аморальности – если бы, с одной стороны, лишить красочности, с другой – серости и плебейства, – сильно сомневаюсь, чтобы мексиканцы боялись сравнения с хвалеными английскими порядками.

Что касается лично меня, то я определенно предпочитаю грабителя на дороге грабителю в рясе или в мундире; а у меня есть опыт общения и с теми и с другими.

Это отступление вызвано воспоминаниями о том, что случилось со мной в Ла Пуэбло в ту самую ночть, когда я обнаружил, что меня опередили.

В том, что меня опередили, невозможно было усомниться.

Никакой неясности в этих словах: «Да хранит тебя Бог, дорогой Франсиско!» Самое холодное сердце легко истолковало бы их – учитывая и то действие, которое сопровождалось этими словами.

Мое сердце было в огне. В нем была ревность; больше того – гнев.

Мне казалось, что я имею право на гнев. Если женщина когда-либо давала надежду – взглядами и улыбками, – то это Мерседес Вилла-Сеньор.

Все было сделано, чтобы обмануть меня; может, чтобы удовлетворить легкий каприз женского тщеславия? Она несомненно дала мне понять, что заметила мое восхищение. Оно было слишком ясно, чтобы его можно истолковать их по-другому. Может, ей слегка льстило мое внимание? Так это или нет, но я определенно получал знаки одобрения.

Однажды с балкона упал цветок. Выглядело это как случайность; во всяком случае, она постаралась, чтобы случай этот трудно было интерепретировать. Я принял это как вызов; пройдя по тротуару, наклонился и поднял цветок.

В ответ я увидел одобрительную улыбку, которая словно говорила: «Это за шнур от сабли». Так я тогда и подумал; мне казалось, что я вижу свой шнур за плетенкой корсета платья девушки: он был на мгновение продемонстрирован, а потом искусно спрятан.

Это произошло во время моей десятой прогулки на Калле дель Обиспо. В последний раз мне удалось тогда увидеть Мерседес в сумерках. После этого началось досадное заключение; теперь ему предстояло смениться длительным периодом раздражения: записка и сопровождавшие ее слова положили конец моим надеждам – так же окончательно, как если бы Мерседес оказалась в объятиях Франсиско.

Наряду с раздражением, я испытывал унижение. Мне казалось, что сомной играли.

На ком сорвать свое раздражение? На сеньорите?

Никакой возможности. Она уже ушла с балкона. Я могу больше никогда ее не увbдеть – ни здесь, ни в другом месте. На ком тогда? На человеке, который опередил меня?

Перейти улицу, бросить ему вызов, начать ссору и кончить ее своей саблей? Человек, которого я никогда раньше не встречал и который, по всей вероятности, меня никогда не видел!

Как это ни нелепо, каким несправедливым это ни покажется, именно таков был мой первый порыв!

Но потом его сменили более благородные мысли. Лицо Франсиско говорит в его пользу. Я разглядел его лучше, когда он подошел к лампе, чтобы прочесть записку. Человека с таким лицом нельзя оскорблять без основательной причины; недолгое рассуждение убедило меня, что причина неосновательная. Он не только не знает, что его соперничество причинило мне горе: скорее всего он просто не подозревает о моем существовании.