Банан и рот - стр. 5
Теперь он был одет во вполне сносные джинсы и рубашку с чужого плеча, скрывающие клеевые ленты для депиляции. На ногах имелись кроссовки.
Спустя еще семь минут, в двери заведения «Банан и рот» раздался настойчивый звонок.
Дверь распахнул вчерашний юноша. Как и положено вежливому сотруднику он прочистив горло, как ни в чем не бывало, сказал:
– Добрый день, господин Суровый. Мила Сергеевна, вас ожидает. Хотите воды, чай, кофе, меня?
При виде грозного небритого лица, перекосившегося от злости, парень сделал верный вывод, испарившись в глубине помещения. А из правого кабинета вышла Мила с приложенным к опухшему лицу полотенцем полным льда.
Пять минут они оценивали друг друга, соизмеряюсь с рисками и выводами, а затем из Милы вырвался нервный смешок, похожий на издевательский.
Суровый впервые в жизни захотел убить даму.
Да, убить!
Растерзать!
Если бы не одно маленькое, восхитительно-омерзительное сногсшибательное «но». Он ровным счетом ничего не помнил. Пару секунд он сверлил блондинку взглядом, медленно и верно представляя, что можно сделать с женщиной ее комплекции и именно в этот самый гневный момент память услужливо начала реанимировать воспоминания, в которых он:
А. Танцевал на столе в строгом армейском галстуке в одних семейных трусах.
Да, генералы не носят плавки, боксёры, и любую другую тугую дрянь, из которой на поле боя не сделать флага. Из таких можно только кляп, для врага. Строго для врага!
Б. Танцевал на шесте, уже лишь в одних трусах. Без галстука. Так ловко и энергично, стоило только поражаться, как он шею не сломал, скручиваясь вниз, держась за шест одними прокаченными ляхами. Образцово Суровый тянул ступни ног, как когда-то в детском садике на утреннике и перебирал руками, как умирающий чертов лебедь в балете Чайковского.
Музыка загрохотала в голове на самой высокой ноте, под яркий образ пластичных движений в живописных мельканиях огоньков дискошара.
Тааа-та-а-та-та-таа…. Тааа-та-та-тааа…
Последнее воспоминание снесло с Сурового налет флегматичного супергероя, и его челюсть рухнула вниз. Совершенно неприемлемое воспоминание, ни для одного лебедя или танцора. Краска прилила к загорелому лицу, он едва не взвыл, потому что понял, что не будет дожидаться на берегу, пока труп врага проплывет мимо. Он как истинный русский сходит за ним сам. Подпишет с Милой документ о неразглашении и закроет ту сектантскую избу-дрочильню, и эту секс-обитель-лечебницу зла для всех недужных и страждущих блаженств тоже, раз и навсегда!
Он может!
Он и не такие заведения закрывал.
– Считайте, это последний рабочий день, – произнес он замогильным тоном мумии, ощущая как сахарная сладость тянет не только подмышки, но и прочие причинные места. Именно в этот момент ему было совершенно не до душа, ибо душа требовала мести и немедленной капитуляции врага. А точнее врагини.
– Пройдёмте, – произнесла бесстрашная девушка, приглашая жестом в кабинет.
Суровый решительно двинулся вперед, поймал ее взгляд, обращенный ему за спину.
– Нас не беспокоить, – велела Мила строгим голосом, притаившимся сотрудникам. – Даже если будут слышны какие-нибудь звуки.
– Какие? – спросила застенчиво Глашенька, смугловатая жгучая шатенка, вероятно, решив, что лучше уточнить, чьи. – Ладно, если он будет громко стонать, а если вы?