Размер шрифта
-
+

Багровый лепесток и белый - стр. 124

Генри робко прислоняется к другому, ближайшему к ней столбу изгороди. Как ни неприятно ему родство с архиспекулятором, от которого он получил имя, Генри считает своей обязанностью защитить его.

– Отец любит Природу не меньше других, – заявляет он. – Уверен, он вовсе не стремится к дальнейшему ее разорению. Да и как бы там ни было, вы разве не слышали? Он отошел от дел, передал бразды правления Уильяму.

– Вот как? Он что же, заболел?

Генри, не вполне понимая, к какому из Рэкхэмов относится этот вопрос, отвечает:

– Отец здоров как бык. А Уильям – не знаю, что на него нашло.

Миссис Фокс улыбается. Сущностные и непримиримые различия между Генри и его братом доставляют ей тайное наслаждение.

– Как это неожиданно, – произносит она. – Ваш брат всегда представлялся мне человеком, переполненным замыслами, но отнюдь не способным их осуществить.

Генри снова краснеет, сознавая, что приходится братом никчемнику и моту. Впрочем, чего достиг в жизни он, Генри? Не вправе ли миссис Фокс задирать перед ним нос, смотреть на него сверху вниз, как на человека, не способного взять свою судьбу в руки? (И кстати, почему все твердят, будто нос ее длинен? Для такого лица, как у нее, размеры его совершенны!)

Она по-прежнему стоит, прислонившись к столбу – голова откинута назад, глаза закрыты, – стоит так близко, что Генри слышит ее дыхание, видит парок, выходящий из ее приоткрытых губ. И он обольщается игрой воображения – презирая себя за это и все-таки обольщаясь. Воображает себя викарием, роющим яму в темной, жирной земле своего сада, воображает стоящую рядом с ним позлащенную солнечным светом Эммелин – она держит в руках деревце, приготовленное для посадки. «Скажи когда», – просит она.

Не без усилия отгоняет он эту блаженную грезу и вновь обращается к яви. В повадке миссис Фокс успели произойти изменения. Прежнее воодушевление покинуло ее, она выглядит почти подавленной. Тут всего только ряд простых изменений милого лица, повторявшийся в человеческой истории неисчислимое множество раз, и все-таки сердце Генри сжимается от боли.

– Вы выглядите чем-то опечаленной, – в конце концов выдавливает он.

– Ах, Генри, – вздыхает миссис Фокс. – Раз начавшееся уже не остановишь, вы ведь знаете это, не правда ли?

– На… начавшееся?

– Шествие прогресса. Торжество машин. Мы едем скорым поездом в двадцатый век. Прошлого не вернуть.

Генри на миг задумывается и приходит к выводу, что прошлое да и будущее, как понятия отвлеченные, нисколько его не волнуют. В уме его ясно и ярко светятся одни лишь фантазии о том, как он и миссис Фокс копаются вместе в саду при доме священника, да жгучее желание утешить ее.

– Прошлое – это ведь не только пажити, – говорит он и сам немного морщится от своей выспренности. – Это также и нормы жизни. Не кажется ли вам, что уж их-то мы сохранить сможем, если пожелаем.

– Ах, хорошо бы, если б так. Но современный мир совращает добродетель, Генри, совращает на каждом шагу.

Генри опять заливается краской, ибо его посещает мысль об ордах ее проституток, однако миссис Фокс имеет в виду иное.

– На прошлой неделе, – продолжает она, – я ездила в город, чтобы навестить одно жалкое, нищее семейство, в котором бывала и прежде, – собиралась еще раз попросить этих людей прислушаться к словам их Спасителя. Я ощущала усталость, идти так далеко пешком мне не хотелось. И не успела опомниться, как оказалась на подземной железной дороге, меня влекла машина, зачаровывала смена света и тьмы, я летела сквозь недра земли – и все за шесть пенсов. Я ни с кем не разговаривала, я вполне могла быть и призраком. Я испытывала такое наслаждение, что пропустила мою остановку и в ту семью так и не попала.

Страница 124