Бабка поневоле - стр. 18

В этот момент в дверь позвонили. Это была Галя. Аккуратная, с сумкой-тележкой.

– Зой, привет! Получила? – спросила она, снимая пальто.

– Получила, – кивнула я.

– И сразу поникла? – Галя укоризненно покачала головой. – Ну-ка, выбрось эти глупости из головы. Мы с тобой идём в магазин. Там курица по акции, и гречка. А потом, глядишь, и на капучино хватит, если не будешь раскисать.

Я посмотрела на её умное, решительное лицо и почувствовала, как ужас отступает. Да, пенсия – это не про шик. Это про битву за каждый день. Но сражаться в одиночку – страшно, а с такой бандой – почти что приключение.

– Идём, – твердо сказала я, вставая. – Только давай без твоей экономии на хлебе для котлет. Сегодня купим настоящего мяса! Один раз в месяц шикануть можно.

Галя удивленно подняла бровь, а потом улыбнулась.

– Смотри-ка, Воронова, а ты повеселела. Это хорошо. На пенсии грустить – себе дороже. Где наша не пропадала!

Мы вышли на улицу. Я шла, сжимая в руке карточку с нашей скромной пенсией, и не чувствовала себя побежденной. Я чувствовала себя солдатом. Солдатом, у которого есть надежные тылы, верные союзницы и неистребимое чувство юмора.

«Живи быстро, умри молодым»? Нет уж. Мы будем жить долго, пусть экономно, но достойно. И умрём… очень-очень не скоро. У нас на это просто нет денег.

Утро. Я проснулась от знакомого тупого нытья в деснах. Сознание медленно возвращалось, и вместе с ним приходило осознание: новый день – новый квест под названием «Вставить челюсть».

Я подошла к зеркалу в ванной. Моё отражение, помятое сном, смотрело на меня с немым укором. Рот без зубов выглядел как впалая, безжизненная пещера, придавая лицу выражение вечной обиды. Это зрелище никогда не переставало меня шокировать.

– Ну, доброе утро, красотка, – мрачно проворчала я сама себе, открывая контейнер. Там, в розовой жидкости, покоилось самое дорогое, что у меня было после паспорта и пенсионного удостоверения. Моя вставная челюсть. Белоснежная, слишком идеальная, чтобы быть настоящей, и оттого слегка зловещая.

Я взяла её в руки. Прохладный, скользкий акрил. Каждое утро этот ритуал вызывал у меня внутренний протест. Молодая Зоя внутри меня возмущенно кричала: «Я не для этого рождена! Я должна грызть яблоки и кусать Макса за ухо, а не возиться с этим стоматологическим конструктором!»

«Не ной, – раздался спокойный голос Михаловны. – Я до семидесяти почти со своими зубами прожила, цени что есть. А эту красотку три года по очереди ждала, по полису! Представляешь? Три года на протёртых супах и кашках! Так что относись к ней с уважением. Она тебе не игрушка».

– Легко тебе говорить, – проворчала я, осторожно водружая челюсть на место. Раздался тихий, но отчётливый щелчок. О, этот звук! Звук того, что твоя внешность держится на крошечном пластиковом крючке и молитве.

Я подвигала челюстью, причмокивая. Ощущение было странным, как будто во рту поселился чужеродный организм, который вот-вот начнёт жить своей жизнью.

В первый раз, когда я этот ужас увидела и попыталась вставить в беззубый рот, Михаловна провела для меня подробный ликбез.

«Первое правило, – вещала Михаловна. – Никогда, слышишь, никогда не чихать с открытым ртом, если только не хочешь запустить свои зубы в самостоятельный полёт через всю комнату».