Автобиография пугала. Книга, раскрывающая феномен психологической устойчивости - стр. 18

Пятьдесят лет спустя немногие выжившие после атомной бомбардировки наконец смогли рассказать то, о чем прежде ученые даже не задумывались. Эти люди признались, как им было стыдно оттого, что, как им казалось, они больше не принадлежат к человеческому роду. Само их выживание стало чудовищным фактом в мире, где смерть оказалась нормой. Любой феномен принято изучать, пользуясь «подручными материалами», которые общество считает правильными задействовать. После Хиросимы было логично – и вполне вписывалось в культурный аспект эпохи – отправить на место взрыва специалистов по бетону, физиков, врачей, изучающих ожоги и раковые опухоли, так как именно эти проблемы стали в тот момент предметом широкого обсуждения.

Без труда можно заметить, что эффект от последствия травм отличается от эффекта семейных реакций, институционализаций и мифов. Но существует следующая закономерность: чем более дезорганизована реакция общества, тем больше проблем будет в этом обществе возникать. Когда окружение распалось и общественный миф все более разобщает переживших травму, эти тенденции мешают обретению устойчивости. Эмоциональное отчуждение от распадающейся семьи,[31] институциональное пренебрежение, связанное с отсутствием какой бы то ни было медицинской, психологической или финансовой помощи, безразличие общества, отвергающего инвалидов, поскольку те больше не имеют для него ценности, – все эти процессы парализуют движение человеческой психики, направленное на обретение устойчивости, и запирают часть людей в подобии лагеря для беженцев, более не способных участвовать в социальных авантюрах.[32]

Существует странный феномен, который мы можем назвать скачком устойчивости: после стихийного бедствия или социальной травмы нередко можно констатировать быстрое психическое созревание, словно столкнувшемуся с катастрофой человеку пришлось выбирать между гибелью и рывком вперед.[33] Когда до́ма, семьи, коллектива, к которому ты принадлежал, больше нет, дальнейшие стратегии жизни очевидны: мы можем позволить себе либо тоже умереть, либо должны сражаться за новую реальность. Вероятно все же, у нас нет выбора, и сотрясающая нас обезболивающая судорога направлена на облегчение нашего страдания: мы сжимаем зубы и действуем, не думая. Но сразу после катастрофы мы, конечно, задаемся вопросом: каким образом можно снова стать человеком? И эти раздумья накладывают отпечаток на сущность травмы либо рождают внутри чувство полной опустошенности. Воспоминания о случившемся фиксируются в памяти, напоминая надгробный камень, символизирующий конец земного пути. Однако рождающееся при этом желание объяснить самому себе то, что случилось, бешеное стремление понять способно вызвать у пережившего травму интенцию направить свою энергию на дело, посвятить себя организации новой жизни, чтобы тем самым преодолеть свою травму и научиться жить по-другому. Подобное новоразвитие перед лицом новой реальности и на базе новой философии существования рождает новое ощущение мира («я вижу вещи иными, чем раньше»), и тут, чтобы описать минувшую катастрофу и тем самым сделать шаг в будущее, необходимы новые образы и слова. Этот процесс дает толчок развитию психологической устойчивости.