Армейские рассказы - стр. 22
Мы на мгновение замолкаем, над головами едва слышно разносится чьё-то «три-четыре», и обе роты отрепетировано и слаженно в едином порыве гремят гулким эхом:
– Никто, кроме нас! долг, честь, отечество! долг, честь, отечество! долг, честь, отечество!
Зайченко довольно кивает и вскидывает руку в воинском приветствии к тёмно-зелёному берету.
– Командиры взводов и отделений! – командным голосом, внезапно ставшим строгим и казённым, произносит полковник, – приготовить личный состав к полевому выходу! Вольно! – он резким движением обрывает руку и направляется к командирам рот, а мы разбиваемся на взводы и организованно возвращаемся в казарму. Там мы получаем оружие, противогазы, подсумки, наполняем фляги и вскоре снова стоим на плацу, растянувшись в одну длинную колонну. В голове камуфляжной цепи, дробно бряцающей закинутыми за спину автоматами, облачëнной в хищную, как говорит полковник Зайченко, форму одежды движутся прапорщик Андриянец и старший лейтенант Ракей. Оба гордо несут на своих макушках краповые береты и передвигаются, словно породистые лошади, пружинисто и нетерпеливо. До КПП идём походным шагом, но едва выйдя за ворота части, услужливо открытые для нас дежурными, слышим протяжное и зычное: «рота, бегом марш!». Две сотни тяжёлых армейских ботинок гулко ударяют по раскалённому асфальту, выбивая из него иссушëнную в пепел летнюю пыль.
– Раз, раз, раз-два-три! – протяжно заводит кричалку Ракей.
– РАЗ, РАЗ, РАЗ-ДВА-ТРИ! – хором повторяем мы.
– Раз, раз, раз-два-три!
– РАЗ, РАЗ, РАЗ-ДВА-ТРИ!
– Рано утром мы встаём!
– РАНО УТРОМ МЫ ВСТАЁМ!
– На зарядку мы идём!
– НА ЗАРЯДКУ МЫ ИДЁМ!
– Спортом занимаемся!
– СПОРТОМ ЗАНИМАЕМСЯ!
– Спецназом называемся!
– СПЕЦНАЗОМ НАЗЫВАЕМСЯ!
– Раз, раз, раз-два-три!
– РАЗ, РАЗ, РАЗ-ДВА-ТРИ!
Глупо, конечно, но от этой кричалки становится как-то легче и веселее, чувствую себя словно в американском кино про армию, где есть непременно кто-то толстый и неуклюжий, кто-то смешной и кто-то непроходимо тупой, всë прямо как у нас, только во Вьетнам после учебки мы не полетим, и никто не застрелится в туалете. Вскоре эйфория улетучивается, ноги наливаются свинцом и ватно болтаются под весом туго зашнурованных берцев, по лбу струйками стекает липкий горячий пот, лëгкие разрывают грудь, точно кузнечные меха в разгар работы. Смотрю себе под ноги, наблюдая, как пролетает мимо серый асфальт, побитый раковинами и чёрными трещинами, кое-где через него пробивается упрямая трава, одиноко торчащая под жарким солнцем. Ритмичным метрономом стучит по фляжке прикладом закинутый за спину автомат, и этот перестук будто задаёт ритм бегу, не даëт остановиться. Колонна растягивается на добрый километр, и сержанты подгоняют отстающих ободряющими выкриками. Вскоре асфальт заканчивается и марш продолжается по грунтовой дороге в жидкой лесополосе. Деревья здесь низкие и редкие и желанной тени не дают вовсе.
– Рота! – раздаëтся откуда-то спереди, – надеть противогазы!
Выхватываю из подсумка резиновую маску с большой металлической бабиной, вставляю большие пальцы во внутреннюю часть и растягиваю в стороны.
– Рапаны, увижу кто противогаз оттягивает и дышит – тому пизда! – орёт Шабалтас, обгоняя строй.
Натягиваю тугую плотную резину на голову и словно сквозь тухлую тряпку втягиваю затхлый воздух в лёгкие, которые горят и требуют больше. Выдыхаю. Клапан с влажным шлепком меняет положение на «выпуск». Окуляры мгновенно запотевают, а в уши зловещем шипением бьёт собственное дыхание. «Кххх, пшшш, кххх, пшшш», чувствую себя каким-то Дартом Вейдером. Вскоре пальцы начинает покалывать, а все мышцы просто кричат о нехватке кислорода, берцы шаркают о землю, уже по инерции влача за собой выжатое, словно жгут, тело. Перед глазами трясется дорога, затянутая густой пеленой, то ли на запотевших окулярах, то ли в глазах. Хочется сорвать с лица эту резиновую пытку и упасть в траву, отдышаться и напиться воды. Зачем я здесь, и по какому праву надо мной так издеваются? Хочется спрятаться, уйти в себя, в самый дальний уголок памяти. Невольно проваливаюсь в воспоминания. Мы с сестрой в бабушкином доме, в печке тихо гудит огонь, весело потрескивая смоляными дровами. Большой чёрно-белый телевизор тонко звенит нагретым кинескопом, и по единственному каналу показывают летящие самолёты и стреляющие танки, пыль пустыни и маленьких бегущих по песку солдатиков. Диктор рассказывает что-то напряжённым голосом, а бабушка вздыхает и говорит: «когда уже этого Хусаина поймают?» Мы смеёмся над смешным словом и у меня в ушах медным колоколом, в такт рваному дыханию и ухающему в горле сердцу чеканит сиплое: «ху-са-ин, ху-са-ин…». Я не выдерживаю, запускаю палец под плотную резину на подбородке и оттягиваю её в сторону. В лёгкие врывается поток свежего и сладкого воздуха. Дышу быстро и глубоко, после нескольких отчаянных вдохов выдергиваю палец, становится легче.