Арена - стр. 9
Надя в лыжных брюках, Тючин в кургузой телогрейке суетятся возле сундуков. Деревянные сундуки: квадратные и длинные; длинные – для першей. На каждом из них вдоль и поперек эмалевой краской выведено: «Шовкуненко».
– Любопытно, каждый раз как переезд, так у меня на сердце легче. – Тючин разогнулся, подхватил лонжу и стал ее сматывать.
– Ой, Дима, ты на монтера похож! – Надя присела на уголок сундука и, улыбаясь, глядела на Тючина.
Шовкуненко отвернулся. Его злила их радость. Чему они радуются? Кругом упаковка. Не одни они собирают и складывают реквизит. Неужели переезд для них так неожидан, как сюрприз; ну ей впервые, а Тючин?
– Нет, правда, каждый раз, когда нет реквизита и репетиций, у меня появляется настоящее командировочное настроение. Я даже решил себе портфель купить и набить его, знаешь, журналами. Там кроссвордов – будь здоров, на любую дорогу хватит.
– Димка, я никогда не видела, чтобы ты решал кроссворды.
– Да ну, это я так, к слову. Очень головоломно, самое для меня в них ясное: по горизонтали, по вертикали.
– Дима, а Дима, так хочется взглянуть на животных, как их поведут! – Надя умоляюще прижала руки к груди.
– На что?
– Как животных поведут.
– Чудачка, что тут интересного? Их всегда ночью уводят. Днем, с вокзала до цирка, их ведут только к началу гастролей, вроде бы для рекламы. А ночью – на вокзал: оттарабанили свое и переезжайте.
– Тючин, зачем плетете ересь, ведь она вам верит! – Шовкуненко подошел к ним. – Вот вас с вашей пустой головой не мешало бы ночью отправить. Оттарабанил?! – Шовкуненко зло заходил возле сундуков.
– Чего вы? Ведь я-то просто так. – Тючин бросил в сундук лонжу и растерянно посмотрел на Надю.
Надя недоуменно пожала плечами.
– Ну, идите, идите – это действительно интересно, – Шовкуненко опять отошел в сторону, исподволь наблюдая за ней.
«Что ему нужно? – подумала Надя. – Вечно он разрушит все, все. – Прикусив от обиды губу, она отвернулась. Сегодняшняя ночь, необычная, хлопотливая, была полна для Нади каким-то непонятным откровением. Будто упаковка и осень меж собою схожи. Все обнажается – пышные костюмы уходят в сундуки. Люди снуют, радуются и грустят. Говорят односложно и кажутся необыкновенно разговорчивыми. Только Шовкуненко с его неожиданной злостью все тот же. Надя прощала ему во время репетиций и резкость и косой взгляд – прощала потому, что не было времени замечать и откликаться. Так хотелось скорей постичь, узнать, добиться. Она работала неутомимо, каждый вечер, стыдясь быть безучастной в представлении. Шовкуненко требовал, чтобы она всегда была в эти часы за кулисами, и Надя была там, но стоило ей пристальней всмотреться во что-то, как он появлялся, подавляя ее удивление, радость своей задумчивостью. Странный у него характер. За что его так все уважают? Замкнутый, непонятный. Щедр только на трюки. Придумывает на ходу. А после репетиции опять все то же: выслеживает или изводит молчанием… Надя подала Тючину ворох тряпок и уже без всякого удовольствия пошла за кулисы.
Кулисы – по одну сторону стена полукругом и двери с номерками: 1, 2, 3… Гардеробные артистов. Улочка прохода, и сразу – стойла. В них лошади, крепко сбитые, с мощными крупами, с бородками у копыт. Лошади с выстриженными гривами, без челок. Тяжеловозы для наездников-акробатов. А рядом – тонконогие нервные рысаки-ахалтекинцы. Точеные ноздри, глаз, настороженный, диковатый, глядит из-под спущенной челки. Хвосты пышные – конские шлейфы, изящные крупы в шашках, еще не сгладившихся после последней гастроли. Это дрессированные рысаки.