Антимужчина (сборник) - стр. 6
Если она не могла расправиться с пацаном самолично: треснет книжкой, а тот даст сдачи, – она тогда сбивала в компанию девочек, пользуясь тем, что кто-то из них тем пацаном тоже обижен, и уже во главе их не просто давала ему отпор, а запугивала так, что только, бывало, крикнет на него: «Опять возникаешь? Загасни!» – как тот от одного ее окрика втягивал в плечи голову.
В тех компаниях девочек оказывалась и я тоже. Я понимала, что Катя мною манипулирует, но делала она это так искусно, что я волей-неволей тоже должна была подчиняться этой компании – то есть, попросту, самой Кате.
Теперь-то я понимаю, почему она вела себя так – по очереди гася пацанов: это был ее единственный путь к лидерству, к которому ее тянуло тем больше, чем жестче ее дома держали на тычках…
А во дворе она вела себя по-другому: ее как магнитом тянуло к хулиганистым мальчишкам. В семь или восемь лет она просто таскалась за ними хвостиком: играла с ними в лапту и в «банку», главным образом подавая им биты, лазала с ними через заборы и на крыши гаражей…
Помню, однажды владельцам гаражей надоело, что пацаны носятся по этим крышам, прогибая их и грохоча железом, а стены испещряют непристойными словами, и они решили устроить облаву, поймать всех и сделать грозное внушение, но все до единого мальчишки из облавы выскользнули – поймали только Катьку и приволокли во двор дознаться: кто такая и кто еще, кроме нее, там хулиганит? А она лишь хлопала от испуга глазами, молчала, как партизан, и никого не выдала…
Что до домашних ее проблем, так она на них просто не обращала внимания и принимала их как плату за то, что жива, здорова и даже иногда весела; едва ли не у каждого пацана и девчонки в нашем дворе были свои проблемы… Да ведь и в самом деле: худо-бедно, а были у нее и мама с папой, и брат с сестрой, и она не забывала о их наличии – хотя бы потому, что они сами напоминали ей о себе. Зато вся шпана в округе знала, что у нее есть брат, драчун и забияка, и обижать ее побаивались. Так что детские ее огорчения были цветочками. Самые трудные времена начались у нее лет с тринадцати, когда дядь-Вася после очередной отсидки не вернулся домой. Пропал без вести.
Я так и не поняла: куда он делся? Да и в семье, по-моему, никто никогда этого так и не узнал. Сама Катя верила поначалу, что он работает на Севере и скоро вернется, и когда видела на какой-нибудь девочке красивую шубу, сапожки или туфельки фыркала: «Подумаешь! Мне папа еще лучше привезет!» – и попробовал бы кто-нибудь над ней посмеяться тогда: защищая свою мечту, она могла и пнуть, и ударить чем попало – как все в ее семье.
Скорей всего, внушила ей мысль о папе на Севере сама теть-Тася – в утешение детям и своей гордыне, не желая, чтобы ее считали брошенкой. Лишь потом во дворе узнали, что она несколько лет подряд подавала на дядь-Васю в розыск, чтоб хоть содрать с него алименты. Безрезультатно.
Тогда-то и началось у них хроническое безденежье; дядь-Вася даже в заключении зарабатывал и присылал какие-то деньги, а теперь теть-Тасе с ее «инженерской» зарплатой приходилось тянуть троих. Ей уже было не до нарядов, завивки и духов; она как-то сразу сдала: стала уродливо толстой и злой, орала на детей, а под горячую руку и таскала за волосы. Однако получалось так, что больше всех раздражение ее опять изливалось на Катю. А на кого еще? Колька к тому времени вымахал выше матери и теперь, без отца, стал в открытую пить, курить и бросил школу. Правда, мать спровадила его на работу, и он пошел было, но проработал недолго – связался с дурной компанией и вскоре за какое-то воровство угодил за решетку: принял, в общем, папину эстафету. Видно, так уж получается: сыну – тащить папины грехи.