Антимужчина (сборник) - стр. 13
Для нас с Русей тоже нашлись стулья. Старлей спросил у нас с ней имена, фамилии, род занятий, домашние адреса и – чем занимаются наши родители, все при этом записывая. Потом обратился к Леше:
– Благодари, Карасев, девушек, что не пожалели времени, пришли сюда и просят за тебя!.. А ты, оказывается, еще и Катюшу успел осчастливить?
– Осознаю, товарищ старший лейтенант, – бубнил Леша.
– Я тебя отпущу, Карасев, – строго сказал старлей. – Но имей в виду: это в последний раз! Если еще хоть один пустяковый материал на тебя поступит – тебе не отвертеться от лагерной баланды! Понял?
– По-онял, – уныло тянул Леша.
– Я его возьму в свои руки! – сказала повеселевшая Катя.
Старлей нажал кнопку; вошел молодой милиционер.
– Выведи их, – сказал ему старлей.
Мы, все вчетвером, торопливо: вдруг раздумает? – попрощались с ним и повалили к выходу. И только когда вышли на улицу, на нас напал дикий смех. Мы хохотали, как припадочные, и говорили все разом, перебивая и плохо слушая друг дружку… Потом Катя с Лешей заспорили: почему его отпустили? Катя уверяла, что – только благодаря ее замыслу; Леша же был уверен: потому что он показал старлею свою военкоматовскую повестку: через неделю ему в армию идти – он и пил-то поэтому…
Нам с Руськой надоело слушать их, и Руська не выдержала:
– Да ну вас, надоели – целуйтесь лучше!..
И Леша, оценив ситуацию, тут же, на тротуаре под фонарем, несмотря на то что нас без конца толкали прохожие, неловко обнял Катю и впился ей в губы, а мы с Руськой кричали:
– Горько! Еще горчее!..
А через неделю я спросила Катю:
– Ну как, проводила крестника в армию?
– С какого рожна? – фыркнула, строптивица такая. – Что я, нянька ему – или невеста? Не подписывалась!..
А я подумала: дура ты, дура! – почему бы, в самом деле, и не проводить: что-то же между ними было – все знали… Или так на нее подействовал совсем не геройский его вид в милиции? Как мало нам тогда было нужно, чтобы развенчать любой ореол! Правда, честно-то говоря, мне и самой Леша показался после того вечера лишь непутевым бедолагой…
А Лешу Катин «подвиг» зацепил за живое: он написал Кате из армии целых три письма! Она, сдерживая смех, показывала их мне:
– Смотри, какое мне наш защитник послание отвалил!
Я читала эти письмена с любопытством, а, может, и с завистью – мне даже такие никто не писал. Они были трогательно неумелые; похоже, Леша проливал семь потов, пока сочинял эти послания длиной в одну тетрадную страничку – настолько они были пропитаны творческими муками. В них он сначала докладывал – наверное, точно по уставу: «Служба идет нормально», затем неизменно вспоминал тот осенний вечер и добавлял: «С тобой бы я пошел в разведку», а внизу приписывал коронное: «Ну вот, кажется, всё написал», и заканчивал эпистолу словом «целую».
Насмешница-Катька иронизировала над этим «целую», делая ударение на первом слоге: «Ага, целую, целую!» Даже не знаю: ответила ли она ему хоть раз? И все же… Смеяться – смеялась, а получать их было для нее пусть маленькое, но удовольствие: то ведь были первые в ее жизни любовные послания к ней, и каждым из них она не забывала похвалиться.
А через восемь месяцев, – был май, все цвело и зеленело, а я готовилась сдавать школьные выпускные экзамены, – из Афгана: тогда там шла война, – привезли цинковый гроб с Лешиным телом: бедный Леша, наверное, и там был таким же отчаянным, как и у нас во дворе, так и не успев повзрослеть. Хотя откуда мне знать, как там бывает?