Античные цари - стр. 23
Совсем отчаявшись, Эгей отправился в Дельфы к оракулу сребролукого бога Аполлона, чтобы спросить его о причине своей, такой закоренелой бездетности.
Пифия дала ему слишком загадочный ответ, смысл которого Эгей так и не разгадал, даже не совсем и понял. Ответ ее сводился к тому, что афинский царь не должен даже помышлять о каких-либо женщинах, пока не возвратится в свои родные края…
Что же из этого?
Расстояние от Дельф до Аттики, вплоть до самих Афин, – не бог весть и какое, даже для тех, патриархально сказочных времен.
Эгей преодолел его в кратчайшие сроки, в точности выдержав все указания оракула, однако не заподозрив никаких перемен в своей и без того уже слишком незадачливой личной судьбе.
Лишь какое-то время спустя, кто-то подсказал ему, либо же он сам додумался до такого, да только решил он наведаться к своему старинному другу, к царю Питфею, владевшему городом Трезеном.
Этот Питфей приходился сыном знаменитому Пелопу, тому самому, по имени которого называется теперь весь полуостров – Пелопоннес; а еще – он был сыном Гипподамии. Впрочем, нам о нем предстоит толковать особо.
О самом Питфее современники говорили, что он владеет пророческим даром и всю волю богов понимает с полунамека.
Сам город Трезен находился уже за сверкающей своей синевою водами Саронического залива, за упоминаемым нами островом Эгиной, а затем – и за маленьким островком Калаврией.
Этот городок очень долго носил имя морского бога Посейдона, долго славился своим великолепным портом, называемым в старину неким загадочным словом – Погон.
На этот раз Питфей внимательно выслушал гостя, попивая вместе с ним благодатное вино, похожее скорее на искрящийся нектар, употребляемый исключительно высокими небожителями.
Очевидно, пирующие засиделись до поздней ночи, но никакого совета в продолжении всей беседы Питфей так и не обронил, хотя сразу же понял, что сто́ит за полученным оракулом старой Пифии.
Эгею, заключил, в свою очередь царь Питфей, суждено стать отцом великого героя, сродни величайшему удальцу Гераклу, слава которого отныне гремит по всей Элладе. А коли так, решил этот правитель, то неплохо было бы породниться с ним, ничего об этом не ведающим счастливчиком.
– Что же, – где-то под утро сказал хозяин. – Теперь тебе пора отдохнуть. Ступай в свою опочивальню.
Когда на утро Эгей проснулся, то из разговора со своим старинным другом ему сразу же стало понятно: прошедшей ночью он ласкал вовсе не молодую податливую рабыню, как это было в обычаях тех времен, – но дочь своего приятеля, красавицу Этру, к которой сватались многие греческие герои, вот хотя бы Беллерофонт[8]!
Открывшееся обстоятельство нисколько не смутило Эгея, но лишь заинтриговало его.
В гостеприимном Трезене он провел довольно продолжительное время, вполне достаточное для того, чтобы удостовериться: юная царевна уже носит в своем лоне будущего наследника афинского престола!
Перед своим отъездом из Трезена Эгей повел Этру на берег шумного моря. Убедившись, что их никто не видит и не слышит, Эгей снял с себя свой тяжелый меч и богато украшенные сандалии. Затем приподнял огромный замшелый камень и положил все это в образованное самой природой небольшое углубление и снова опустил камень на его прежнее место.
– Когда наш сын достигнет полного совершеннолетия, – сказал он Этре, – ты приведешь его к этому камню. Если сдвинет с места всю эту тяжесть и возьмет мой меч и мои сандалии, – присылай его немедля ко мне в Афины. Но куда и зачем пойдет он, кто его отец, – не говори никому. Слишком много на свете недобрых людей.