Ангелы страшатся - стр. 6
Наверху стопы материалов, которые Грегори собрал для этой книги, находился один из нескольких набросков введения, начинавшийся со следующей истории:
В Англии моего детства все поезда, пришедшие с длительного перегона, проверял человек с молотком. У молотка была очень маленькая головка и очень длинная рукоятка. Он напоминал скорее барабанную палочку и действительно предназначался для извлечения чего-то вроде музыки. Человек шел вдоль всего поезда, постукивая по каждой колесной буксе. Он проверял, нет ли в какой-нибудь из них трещин, что проявилось бы в диссонантном звуке[4]. Можно сказать, что проверке вновь и вновь подвергалась целостность. Сходным образом я попытался простукать каждую фразу в этой книге, проверяя ее на целостность. Часто проще услышать диссонантное звучание ложного сопоставления, чем сформулировать искомую гармонию.
Мне остается надеяться, что, набрасывая введение, Грегори говорил о том, что он уже действительно сделал, а не о том, что лишь стремился сделать. Грегори работал, сам не зная, сколько времени у него осталось, сколько времени его рак будет в ремиссии. Он жил в Эсалене, в среде, предоставлявшей ему теплую дружескую поддержку, однако не интеллектуальное сотрудничество. Хотя к началу 1980-х интерес к контркультуре уже пошел на спад, периодические критические высказывания Грегори в ее адрес подчеркивают, сколь чужд ему был изменчивый состав и интересы обитателей Эсалена. Задачей Грегори всегда было приведение идей и слов в правильный порядок, однако его образ жизни в тот последний период без прочной основы или постоянного источника дохода требовал, как говорится, «петь, чтобы заработать на ужин». Поэтому он продолжал писать, повторяя и комбинируя различные фрагменты своих мыслей, однако без того выстраивания или интеграции, в которых они нуждались. Это также значило, что Грегори, всегда читавший умеренно, был более чем когда-либо раньше отрезан от современной научной мысли. Огромная и неизменная оригинальность мысли сочеталась у него с инструментарием и информацией, приобретенными за двадцать лет до того. В результате его поиски бросают читателю вызов совершить собственный творческий синтез, объединив прозрения Грегори с информацией и инструментами, доступными сегодня: с достижениями когнитивных наук, молекулярной биологии и теории систем. Не забывая, тем не менее, что они по-прежнему подвержены тем видам путаницы и интеллектуальной вульгарности, от которых предостерегал Грегори.
Совершенно невозможно, чтобы я смогла привести эту рукопись в тот вид, в каком ее хотел видеть Грегори, причем до некоторой степени я сомневаюсь, что это смог бы сделать он сам или мы вместе. К моменту его смерти то, чего он хотел, по-прежнему не обрело формы, мысль не была завершена. Однако, хотя идеи и не достигли полного развития, они, несомненно, неявно присутствовали в самом процессе роста. Также несомненно то, что огромную ценность имеют вопросы Грегори, а также сам по себе способ постановки вопросов.
Осенью 1978 года, живя в Эсалене после завершения книги «Разум и природа», Грегори написал несколько стихотворений, одно из которых, как мне кажется, выражает то, что он попытался сделать в только что завершенной работе, и, возможно, его устремления в отношении предстоящей работы.