Ангелофилия - стр. 31

А уже позже, когда Ангел родился в холодной, заснеженной России, он даже в лютый холод, словно подтверждая суровые спартанские гены, спал на одеяле, утопая в нем, как в белом облаке, а оно лишь наполовину согревало его нежные чувствительные крылья. Лена накрывала, но он снова раскрывался, и это повторялось бесконечно, пока она не сдавалась, оставив все, как есть.

Зимой Гамлет ходил с Ангелом на каток. И в середине марта после двухнедельного перерыва шел уже со слабой надеждой, на лед. По полупустому стадиону становилось видно, что сомневающихся  большинство.

Для Ангела это лучше, так как никто, не потревожит его нечеловеческую хрупкость.  А Гамлет радовался и называл  красавчиком и прирожденным спортсменом. Сравнивал с собой, сотни и тысячи раз желая  выздоровления, и чувствовал, что добрые пожелания хоть и медленно, но делают свое дело, достигая цели.

Пока  играл в хоккей, намотал  ни много ни мало, 5 км. Лицо  раскраснелось. Стало заметно, что  устал, но все не уведешь. Все таки   держа за руку, уговариваю и увожу, а то еще немного и заснет. Навстречу попадаются разные люди – красивые, ухоженные, свежие. Совсем не хочется уезжать из центра в свою дымную низину. Наконец-то закончилась зима, впереди весна, а там и солнце и надежды.

Ничего не боюсь, вот только за малыша, а за себя почти нет, и надо рисковать, но пока не рискую, чего то жду. Знака свыше что ли.  Едем по городу. Ангел спрашивает: «Папа, а в этом здании занимаются теннисом?» – «Не знаю, сынок». – «Мне почему-то теннис неинтересен! Мой одноклассник Саша Пирожков занимается,  ему стол по грудь, а мне тогда как» – и он чиркнул ладошкой по горлу. «Ну почему же? Теннис это хорошо…» – «Пап, я в футбол хочу! А когда ты меня отдашь на футбол?» – «На следующий год подрастешь, тогда.» – «Ну-у-у.» – «Тебе надо окрепнуть – там толкаются и все такое.» – «Пап, а футболисты много зарабатывают?» – «Самые лучшие много». – «А ты, когда играл, много зарабатывал?» – «Вообще ничего». – «Ничего?» – «Ничего. Тогда профессионально не играли, раньше любители были». Ангел замолчал.

Уже дома он расспрашивал о депутатах и их заработке. Когда услышал, что они много зарабатывают, сразу спросил, почему я не стал депутатом.

Ответил, что миллионы людей тоже не стали. Зная, что вот, кроме Андрея, и нет друзей, вернее, он считал, что они есть, но тогда и Андрей и бизнес, а сейчас нет бизнеса и нет друзей, а только Ленка и Ангел. Не могу никому быть полезным, вот и исчезли други, вроде как переменили сим- карты или еще что, заняты.

 Ангел играется, делает опыты с водой, что-то выдумывает,  как и я, 25 лет назад, экспериментируя с китайским фарфором, который хоть и легкий, но  хрупкий. Тонкий, и прозрачный, как будто день просвечивает сквозь штору. Так же при прикосновении оживали статуэтки – и фарфоровый конь, треснувший по левому заднему бедру.  Белый конь скакал, уточка крякала, женщина с полной корзинкой слив на плече стояла в ожидании. Золоченые фужеры, покорно молчали.

И я  молчал и смотрел. Молчание считалось одним из условий успеха эксперимента, и как только что-то шептал,  замечал, как звук разрушал невидимую ткань иллюзий.

В другой раз уже играл с содержимым дедовского ящика из-под инструментов. Глаза разбегались, руки отыскивали неизвестное и становились темными от припоя. Затем в руках застывал орден «Знак почета», трудовая с вкладышем, подробная запись премий и благодарностей! – за сорок пять лет, передовик коммунистического труда, орден «Дружба народов» .