Ангел в петле - стр. 25

Но он, продолжая смотреть в зеркало, едва расслышал мать. В нем, Диме Савинове по прозвищу Спортсмен, ворочался другой человек. Ему давно было неуютно в юношеской утробе. Он советовал и учил. Настаивал. Если что, мог садануть по печени, защемить артерию, вцепиться в желудок. Он был неудачником и теперь не хотел все повторить. Потому что ему обещали. Он верил этому обещанию. Требовал верить в другого себя. И ему это удавалось…

Мать негромко запела на кухне. А он, привалившись к стене, смотрел на себя и не мог оторвать от изображения глаз…

Так как же диссидентство и бессребреничество? Нет, ему это не сдалось! Теперь не сдалось. На рубеже веков и тысячелетий как все это будет выглядеть глупо и ничтожно! Когда фигуры будут расставлены по местам. Когда бывшие коммунисты, из мудрых, и новые демократы на ниве развивающегося капитализма найдут общий язык. Пока такие, как он, будут радоваться новоиспеченному строю, захлебываться свободой, драть глотку, что-то отстаивать, сложившие партбилеты чиновники усядутся на самые денежные места в стране. Завладеют нефтью и газом, банками. И что прикажете делать ему: знать обо всем, быть в курсе самых неправдоподобных курьезов и оставаться в стороне? Еще раз покричать, повопить, порадоваться за новое светлое будущее, – сделать свое солдатское дело, – а потом услышать пренебрежительное: «Отвали!» Так?!

«Нет, – точно оживая, стряхивая пелену с глаз, он отрицательно покачал головой. – Так дело не пойдет…» Все будет по-другому. И больше его не купить болтовней. Но откуда эта уверенность в нем, с каждым часом, минутой становящаяся все сильнее? Он чувствовал поддержку, чей-то локоть, плечо.

Того, кто смотрел на него из зеркала?.. Или кто, невидимый, стоял за его спиной?

– Дима, я наливаю суп! – призывно крикнула из кухни мать.

– Я слышу.

Савинов встал, снял плащ. Повесил на крючок кепи. Потянулся, расправил плечи.

– Я с собой коньяку прихватил! – громко сказал он. Усмехнулся своему отражению, подмигнул. – Бахнем по рюмочке, ма?

Сидя за столом ресторана, в удушливом табачном дыму, Савинов улыбался беспардонной напористости Петьки Тимошина.

– И как вас зовут, девочки?

За их столом, напротив, скромно приютились две девушки – блондинка и брюнетка.

– Людмилы, – ответила брюнетка за обеих.

– Что, обе – Людмилы? – удивился Тимошин.

– Обе, – ответила блондинка.

– И не шутите?

– Нет, – засмеялись в ответ девушки.

– Ты слышишь, Дмитрий? Они обе – Людмилы. Фантастика! И какой формат! Симпатишные, веселые. Что будете пить, Людмилы?

– Коктейль, – ответила брюнетка.

– И какой же?

– «Кровавую Мери».

– Обеим?

– Да, – ответили разом девушки.

И встретившись взглядами, вновь прыснули.

– Будет вам Мери. – Он уже возбужденно махал рукой. – Официант, две самых кровавых Мери!

Но Савинов не замечал – ни хорошеньких Людмил, ни своего приятеля. Он смотрел на столик в другом конце ресторана. Там сдержанно пировали трое молодых мужчин. Знакомая униформа – те самые серенькие костюмчики, галстучки. Правильные стрижки. Лицо одного из них, мордатого, с пухлой талией, было очень знакомо Савинову.

– Ты кого там увидел, призрака?

– Почти…

– Знаешь, – сбавляя голос, тихонько зашипел Тимошин, – я тебя бояться стал, когда ты вот такой.

– Какой?

– Когда призраков видишь, – он обернулся к девушкам, подмигнул им. И вновь потянулся к приятелю. – Пей поменьше. На тебя не только водка плохо действует, но и коньяк тоже. Запомни это. Даже вино сухое. Ты мне тогда что в поезде нес, помнишь? Перед сном. Когда я уши заткнул, чтобы тебя не слышать. А ведь слышал! Цитирую: «И страна, как подстреленная сука, будет подыхать на глазах у всего мира. Быстро будет подыхать, точно отрапортовала: пятилетку за год! Качественно будет подыхать, на совесть…»