Ангел в петле - стр. 23
– Ладно заливать-то, – отмахнулся Тимошин, – сказал тоже: порнуху на улицах.
– А что ты думаешь? Да это так, цветочки. Берешь, например, газету, на последней полосе – номера массажных салонов.
– Каких? – нахмурился Петька.
– Массажных, – повторил Савинов. – Бордели, Петр, бордели. Набираешь номер – тебе проституток подгоняют. Все законно. Хочешь – брюнетку доставят, хочешь – блондинку. Можно – маленькую, а можно – секс-бомбу. Желание клиента – закон.
– Чего мелешь? А закон? – Тимошин оглянулся на двери купе. – Ладно, фантаст, брось гнать. Номера в газете! О таком борделе если милиция узнает…
– Да какая к черту милиция! Она с владельцев этих борделей откат будет получать. Как зарплату. Крышевать их будет. Понял? Все легально!
Савинов говорил – водка развязала язык. Не сдержался. «Скоро все изменится, Петька, – говорил он. – На самом деле! Все перевернется с ног на голову. Белое черным станет. И наоборот. Большие люди большие куски отхватят. А то, что от страны останется, на откуп отдадут – хапугам помельче, бандюкам и прочей сволочи…»
Савинов, опрокидывая рюмку за рюмкой, говорил, а Петька хмурился. Даже пить перестал. Начал бледнеть, несмотря на выпитое. Но друг его был на подъеме, жестикулировал. Точно душа из него так и рвалась наружу.
– Куда же тебя несет-то, Дима?..
– По ветру меня несет, по ветру, Петя.
– Ты что ж, диссидент? Не пойму я…
– А хотя бы и так. Пей, дружище, пей.
Они выпили. Тимошин – неуверенно. С опаской. Он глаз не сводил с приятеля.
– Надеюсь, что ты не стукач, – сказал Петька. – А то ваш брат после исторического так в КГБ и норовит…
– Славная конторка. Только тоже гнилая насквозь окажется, как и все остальное. Никакого им дела не будет до государственной безопасности. Дело это для всех последним станет.
– И как тебя за такие мысли из комсомола-то не поперли?
– Пусть попрут, Петя. Пусть. И в партию пусть не примут. Это не беда… – Он нервно рассмеялся. – Шмотки! Тьфу! Скоро первые лица нашего государства будут фарцовать целыми эшелонами танков и баржами с медью. На экспорт. А барыши – в свой собственный карман.
Петька пьяненько отмахнулся:
– Слушай, ты напился совсем. Что несешь-то?
– Знаю, потому и несу, – вяло огрызнулся Савинов.
– Да ну тебя. Знаешь! Чего ты можешь знать? Антиутопия какая-то. Наш формат – держи язык за зубами и пей коньяк. Или «Столичную», – кивнул он на бутылку. – А ты – первые лица государства! Бред какой-то. Не знал я, что ты пьяный – такой. Лишнего тебе употреблять не надо. Загремишь еще с тобой, Дима, по пьяной лавочке. Честное слово…
– Смешно это все, право, – качал головой о своем Савинов. – Ой, как смешно…
– Все, спать буду. Ничего не слышал, ничего не видел. – Петька Тимошин вытянулся на своей лежанке, закрыл глаза. – Бай-бай, Дмитрий Палыч. «Спя-ят уста-алые игру-ушки, – тоненько завыл он, – книжки спя-ят…»
7
И вот уже время заиграло на своей дудочке губительную для власть придержащих мелодию. Выстроившись в ряд, некогда мощные старцы готовы были один за другим ступить в темные воды забвения. Вначале Савинов с интересом наблюдал, как хоронили отца застоя и великого женолюбца «дядю Леню», как уронили его гроб, к ужасу всей страны, как рыдали родственники, готовясь к худшей доле; как в том же направлении, на пушечном лафете, повезли борца за трудовую дисциплину – гэбэшника Андропова. «Гляди-ка, а вот этот – боровичок», – сказала, довязывая носок, мать о следующем генсеке. Савинов не стал ее разубеждать – все увидит сама.