Амур. Лицом к лицу. Выше неба не будешь - стр. 6
И вот новый сон! Да не один! Поначалу снилось Никите, что тятя его рубится шашкой с какими-то зверями, те уворачиваются, а потом сворой набрасываются на него. И тятя почему-то весь седой и в орденах, но всё равно тятя, а у зверей морды почти человечьи. Никите жутко, страшно, однако он хочет тяте помочь, но не успевает: откуда-то наваливается темнота, и сон обрывается. А следом выплывает новый: будто бы они с тятей стоят рядом на краю пропасти, и тятя уже другой, совсем не седой, и оба они в форме военной, и Никитка уже совсем взрослый. Из пропасти тянет жутким холодом, и Никитка знает, что они сейчас туда упадут, а вокруг нет никого, кто бы помог удержаться…
Елена успокаивала сына, а сама обливалась холодным потом: ведь ежели в тех снах, что про мать, ему увиделось похожее на то, как было на самом деле, то что тогда означает первый сон?! Ясно, что Павлу, да навроде и самому Никитке, угрожает опасность, но – какая, с какой стороны? Про «красных» мародёров никто из посторонних не знает (Илька Паршин и Сяосун, конечно, вроде бы как посторонние, но они сами участники той расправы над «красными», так что не проговорятся), а больше со зверями и сравнить некого. Да и седой «тятя» с орденами – кто таков? Неужто отец-генерал?! Однако ж Никитка ни генералов, ни орденов не видал – ни в жизни, ни в книжках. И какая пропасть им с отцом уготована?!
Господи Боже, спаси и сохрани… спаси и сохрани!
Сын вроде бы успокоился, снова заснул, и Елена постаралась отвлечься – подумать о чём-нибудь другом. Хотя бы о новой службе Павла. После благовещенской бойни муж поначалу не хотел служить большевикам, но Сяосун ублатовал[1]. Елена даже подивилась: какими врагами они были прежде и какими пущай не друзьями, но товарищами стали. И ещё, как сильно изменился за семнадцать лет прежде вспыльчивый прямодушный китайчонок, заглядывавший в рот брату Ивану, – теперь это был расчётливый, не по годам умудрённый жизнью человек.
– Большевики пришли навсегда, – говорил он Павлу. – Да, они бывают жестоки, не боятся крови, но они взяли власть и дерутся за неё насмерть, а это заслуживает по меньшей мере уважения. Причём заметь: они её взяли не для себя лично, а для блага народа. По крайней мере, так говорит их вождь Ленин.
– Они убивали женщин и детей! Скажешь: для блага народа?!
– Скажу: это были бандиты и мародёры. С ними сейчас разбираются. Тот же Мухин возглавляет комиссию.
– Ну, ладно, взяли власть навсегда. И чё, думаешь, они властью не попользуются? – ехидно возражал Павел.
– Конечно, попользуются, – спокойно соглашался Сяосун. – Однако попользуются единицы, а блага достанутся всему народу. И что ты всё время твердишь «они», «они»? Ты же сам из большевиков! Сражался против Гамова, кровь проливал. И вот тебе предлагается место во власти, хорошее место, где ты можешь много пользы принести. Не себе лично, а власти народной. Что тебе не нравится? Декреты Далькрайкома?
– Декреты хорошие, – неохотно признал Павел. – Только на сердце как-то неуютно. Бесчурно[2] много супротивников и далеко не все из богатых.
– А ты как думал? Богачи всегда всё руками бедных делают. На чьей стороне беднота – у тех и победа. Но беднота – она же разная. Кто обманулся, потерял верную дорогу – тех следует вернуть на нужный путь, а кто упорствует – беспощадно ликвидировать! Работы будет много: время уж очень неспокойное. А ты бери меня в помощники – вместе-то легче будет.