Алиса в Академии Голодранцев - стр. 3
Раньше я мечтала о том, чтобы Нил дотронулся до меня. Проходя мимо просто задел, коснулся рукой. Но теперь от его прикосновения меня трясет, словно моего подбородка касаются не его пальцы, а раскаленное тавро.
Свои покупки он прижимает к себе одной рукой, а второй крепко ухватывает меня за подбородок. Так, что становится больно.
Он поднимает мое лицо к себе, заглядывает своими ядовито— зелеными глазами в мои глаза и цедит, презрительно и зло, стараясь влить в мою душу всю порцию яда, щедро отмеренного им мне.
— Твой дед — просто городской сумасшедший. Не было никогда величественной Академии, которую он возглавлял, это всего лишь сказка, вымысел для таких, как ты, для всего вашего мышиного мелкого выводка. Для вашего жалкого, полунищего, грязного выводка. Чтобы вы и дальше таращили доверчиво ваши блестящие мышиные глазки, продолжали верить, что однажды все изменится, и работать. Чтобы ты, грязнуля, однажды вышла замуж, наплодила такую же кучу ничтожеств, как и сама, и их потчевала этой сказкой. У вас нет ничего, кроме этой надежды. Отними ее — и вы передохнете в неделю от отчаяния.
Вот что он сказал мне, глядя прямо в глаза и усмехаясь, радуясь, что причинил такую чудовищную боль.
Чтобы уничтожить окончательно.
Чтоб его гадкие слова разъели меня изнутри, почувствительнее ужалили беззащитные частички моей души, в которой проросла странная, болезненная симпатия к нему.
Я чувствовала, что по моему лицу потекли слезы. Захлебываясь рыданиями, я видела перед собой лишь его злые глаза и понимала, что одну надежду, дающую мне силы жить, он во мне только что убил.
Я надеялась, до этого дня надеялась, что Нил Монтеррей, такой красивый и такой далекий, постоянно дразнящий меня, высокомерный и злой, все же не такой уж дурной в душе. Думала, это поведение всего лишь маска. Между нами социальная пропасть, и только поэтому он ведет себя так…
Но он оказался просто самоуверенным и гадким говнюком. Социальная пропасть тут не причем.
Его рука все еще сжимала мой подбородок, Нил намерено делал мне больно, с садистским удовольствием вглядываясь в мои глаза. Наслаждался произведенным эффектом.
И, видимо, что— то такое недоброе в них промелькнуло, потому что я вдруг увидела в его нахальном, самоуверенном взгляде страх, а потом почуяла вкус крови на своих губах.
— Крыса! — завопил он. — Отпусти, грязная крыса!
А в меня словно бес вселился.
Я упрямо сжимала зубы, понимая, что от моего укуса его палец наверняка весь посинеет и распухнет. Кусала до тех пор, пока вторая его рука не разжалась, роняя на булыжную мостовую дорогие покупки.
Зазвенели бьющиеся бутыльки, запахло духами и первосортным, дорогим колдовством, пущенным по ветру.
Хлесткая пощечина обожгла мне щеку, но я все равно кусала, впивалась в его палец до костей, наслаждаясь воплями Нила.
— Помогите! — заверещал Нил высоким, не своим, стыдным писклявым голосом, когда до него дошло, что даже пощечинами он не сможет меня усмирить и заставить его отпустить. Наверное, он впервые в жизни испытывал такую сильную боль и полную беспомощность, и его накрыла паника.
Она звучала в его рыданиях, в его беспомощных стонах и всхлипах.
— Отпусти!
В его дрожащем голосе слышалась мольба.
На нас обратили внимание, кто— то поспешил на помощь — разумеется, ему, ведь голодранка напала на приличного мага! — и лишь тогда я разжала зубы.