Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950 - стр. 81
Еще 3 дня прошло…
Еще и еще…
Катится день за днем – медленно, уныло, тоскливо…
Одно и то же, одно и то же изо дня в день…
И мысли одни… и мечты все те же…
12 июня [1907 г.]. Вторник
А письма все нет и нет…
Один раз мелькнула страшная мысль: он болен…
И такой ужас охватил!
Вот все хожу и думаю…
Думаю, думаю без конца…
Досадно, что Вальтеры295 здесь…
Теперь это хождение взад и вперед будет выбивать день из колеи, будет отрывать от мыслей…
Завтра поеду в Москву – может быть, есть письмо…
Хотя нет, надежды нет никакой…
Верно, и не будет… совсем…
Последнее время ужасно часто звучит одна его фраза в ушах: «Чи пани розмавя по-польску?..»296,297
Ужасно часто приходит в голову эта фраза, и помню его лицо при этом, и как он сказал – все помню.
Родной мой, ненаглядный!..
[Половина листа оборвана.]
Смотрела на него и мысленно говорила себе: «Да, вот этого человека я любила, этот белый лоб, эти красивые глаза – я целовала, он был так близок мне, весь… и он рыдал, когда я издевалась над ним, он любил меня „безумной любовью“… и вот стоим спокойные, чужие и говорим о разных разностях…»
Страшно – страшно сделалось.
Ужасно!
Ведь часть его души все-таки осталась у меня, оторвана от него…
Частичка его во мне, а вот он – стоит чужой, далекий…
15 июня [1907 г.]. Пятница
Ужасная погода: второй день дождь беспрерывный…
Лень, тоска…
Солнца, солнца!
Сегодня во сне опять видала В.
Я вижу его почти каждую ночь… и мне так хорошо, хотя я и чувствую, что это – сон…
Слава богу, время стало идти как-то быстрее… В понедельник – месяц с того памятного вечера в Петербурге…
18‐е…
А потом 19‐е и… Москва…
Да…
Кончится июнь – время пойдет быстро.
А все-таки много еще…
Ну да Господь подкрепит…
Иногда меня пугают мысли об осени… Почему нет письма? – быть может, он уже давно позабыл о том, что между нами было?!..
Так, что-то маленькое, незначительное, ?..
А тут вся жизнь этим выбита из нормы, скомкана, смята, и хоть вон ее выбрасывай…
Боже мой, да может быть, я все зря… Конечно…
Он не мог забыть… Вздор… Нет, нет…
Мало ли что может быть? – далеко от станции, посылать с прислугой, разве это удобно? Он сам рассказывал, каким был мучеником, когда переписывался с [Волоховой]. Они жили тогда на даче, и ему приходилось писать только тогда, когда жена уезжала в Москву, иначе нельзя было, опасно…
Так и теперь… Бог знает, как там с почтой. Ведь это – не город.
А как хочется ему написать! Мысленно я сочиняю длинные красивые письма, многое даже придумываю, чтобы выходило интересно и разнообразно.
По-моему, это не грешно…
Я люблю его.
21 июня [1907 г.]. Четверг
Письмо…
Оно пришло в воскресенье 17-го.
Я вернулась из Москвы в каком-то особенно хорошем настроении.
Урока не было298, и я почти все время провела, разбирая дневники и главным образом перечитывая Петербургскую тетрадку299.
Папы не было дома, и я была одна во всей квартире… Я плакала и смеялась, и опять плакала, и дрожала вся, уносясь в эти дорогие воспоминания… И так невыразимо хорошо было…
Никогда еще я не любила его с такой силой и так… как-то сознательно.
Вся разбудораженная, тревожная, счастливая шагала я с поезда домой.
Прихожу, и вдруг мама встречает: а тебе письмо из Новгородской губернии300.
Я чувствовала, как все поплыло перед глазами, ноги подкашивались.
Наконец оно у меня в руках.