Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950 - стр. 78
Движение…
Веселые лица, все обрадовались хорошему дню…
Весна…
Последний раз…
Читаю вывески магазинов… по привычке…
Вглядываюсь в идущих навстречу – нет ли знакомых…
Вокзал…
Надо найти Вендоровичей288…
Машинально бегаю всюду – нигде не видно…
Несколько раз встречаю [Подгорного289]. Каждый раз он спрашивает: «Не видели Качалова?»
«Нет», его нет…
Вещи в вагоне…
Хожу быстро взад и вперед по перрону…
Глаза жадно ищут в толпе – знакомую голову…
Мысли путаются…
Одно только, одно…
Увидать его еще раз!!!
Непременно…
Во что бы то ни стало увидать!
Первый звонок…
Сердце бьется, стучит сильно, сильно…
Я должна его увидеть…
Еще раз… Один последний раз!
Издали!
Нет, нет…
Его нет…
Второй звонок…
В голове все спутывается, внутри пусто делается, точно оборвалось что-то и упало…
Страшно, жутко, пусто…
Медленное ритмичное постукивание поезда…
Мыслей нет, холодно, жутко…
Утро… раннее…
Открываю глаза…
Нежная молодая зелень, белые как снег стволы березок. Молодой весенний лес, весь обрызган солнечными лучами, весь воздушный, прозрачный…
Небо ясное, чистое…
Хорошо стало…
Кругом еще спят…
Слезать неудобно – разбудишь…
Подождала немного…
Потом сползла, умылась…
Скоро… скоро Москва…
Опять защемило внутри…
Поезд замедлил ход…
Пассажиры засуетились, надевают шляпы, торопливо собирают вещи…
В ушах звенит: Москва, Москва.
Колеса дребезжат по грязным мостовым, свежо… ветер – холодный!..
В голове пусто…
Все равно, все равно…
Дом Мозжухина290…
13 лет в нем…
Все такой, как был…
Нет в нем перемены…
Вхожу в переднюю…
Странное чувство… голова кружится, ноги подкашиваются, страх в душе… губы шепчут: «Господи… Господи…»
Оглядываюсь кругом…
Все по-старому…
Мучительно заныло что-то внутри…
Да… все так, как было.
А я – не та… –
[13 строк вымарано.]
Вошла в свою комнатку…
Вспомнилось то чудесное утро, красные розы… Вот они висят, завернутые в вату – сохнут…
Улыбнулась…
[15 строк вымарано.]
Вася, Вася!..
Когда никого нет в квартире, я громко произношу его имя… громко повторяю: Вася, [слово вымарано].
И тихая грусть охватывает, и голос звучит тоскливо…
Вася, Васичка, далекий!
27 или 28 мая [1907 г.]
Не знаю как следует
[Москва]
[27 мая 1907 г.] Воскресенье
Завтра на дачу…
Ну, что-то Господь даст.
Буду играть, петь, читать, дышать ароматным воздухом…
Боль улеглась…
Только минутами, когда проносится дорогой образ, – грусть охватывает, тихая, томительная…
И губы шепчут: Вася, Вася… родной… любимый…
И иногда кажется, что он слышит этот привет и рвется ко мне… и душа его где-то тут близко, тут около, и ласковое теплое облако затуманивает все кругом. Родной, любимый!
Письма все нет…
Думает ли он обо мне?
Конечно… Я верю ему…
Верю тебе, мой хороший, мой единственный.
Стала ужасно увлекаться музыкой. Часами [могу сидеть. – зачеркнуто] сижу около пианино… Перебираю аккорды, и они звучат в душе как-то по-новому, не так, как раньше…
Душа стонет, рыдает и поет, и сливается со звуками, и тонет в их глубине… И хочется плакать, смеяться, ласкать кого-то, целовать со страшным безумием, а потом выпустить из объятий и бросить в страшную пропасть, и хохотать над трупом, и рыдать над ним, и самой умереть, сильно и красиво… и хочется жить с безумием и страстью…
Мчаться с быстротой на крыльях таинственной, непроницаемой жизни, величаво вскидывать глаза на маленьких, ничего не знающих, не видящих людей, и кричать им с высоты – красивые, сильные слова; разбудить их души и, когда они с протянутыми вверх руками бросятся за мной с воплями жалоб и отчаянья, – броситься от них прочь в свое царство и трепетать от гордости и счастья. И чувствовать себя огромной, сильной и смелой…