Алиса Коонен: «Моя стихия – большие внутренние волненья». Дневники. 1904–1950 - стр. 65
Только не уходите в провинцию, хотя вас и не отпустят никогда, и т. д. и т. д. … в таком же роде…
Этот разговор очень порадовал. Может, я и в самом деле что-нибудь да значу. После «фьорда» сегодня Василий Иванович вдруг: «Здравствуйте!» Протянул обе руки, взял мою крепко-крепко.
Не могу писать, слипаются глаза.
19 [января 1907 г.]
Опять будораженно очень… Не дай бог…
Днем сегодня был первый раз на репетиции Жоржик [Г. Г. Коонен]. Он будет петь в хоре (неприятно мне это страшно).
Василий Иванович заходил ненадолго. Я была в костюме, и он сначала не узнал меня, – а потом узнал, поздоровался так хорошо, крепко.
Вечером перед III актом подошел здороваться, все как следует. Перед IV, в антракте, говорил с Федоровой, она была такая интересная, хоть и неприятная, вульгарная немного… Я вспомнила Новый год, вспомнила, что она будет у нас в театре, и стало гадко на душе; перед самым выходом Василий Иванович подошел, опять взял за руку, помог подняться и, когда подымались, вдруг спрашивает: «Ну, как самочувствие?» – «Ничего». – «План еще не перерешили?» – «О нет, Василий Иванович, я держусь стойко…» Что-то еще начал говорить, но в это время были уже наверху.
И вот опять какая-то недоговоренность, неудовлетворенность… Все боюсь, что терпенья не хватит, силы не хватит.
20 [января 1907 г.]
Я с ума сойду… Боюсь за себя… ужасно… Мне кажется, я сама, первая, скажу ему все… [Ей-богу. – зачеркнуто]. Что тогда будет – все равно, по крайней мере выяснится все раз навсегда. И не будет этих мучений. Ведь сил нет больше!
Не могу! Если бы он относился ко мне безразлично, тогда не было бы хоть этих волнений, этого трепета, было бы легче. А вот это его внимание, эта теплота – будоражит еще больше, дразнит, волнует. Не могу, не хочу так жить!?!
Как только останемся вдвоем, скажу ему все – просто так, и отчего мне уехать хочется, скажу…
Все…
И знаю – будет легче…
Сегодня поднесли Василию Ивановичу венок244. Хористки и сотрудницы повыдрали из него веток, я попросила у одной из них дать мне [одну. – зачеркнуто] веточку и шла домой с таким чувством, как будто бы я несла что-то очень дорогое. И действительно, [ветка. – зачеркнуто] зелень какая-то особенная – очень темная, очень блестящая и пахнет как-то необыкновенно.
Сегодня не пришлось даже поздороваться с Василием Ивановичем.
Слава богу, в «Стенах» его заняли, а [то] просто хоть вешайся.
21 января [1907 г.]. Воскресенье
Опять что-то безнадежно-тоскливое нависло…
Беспроглядный мрак…
Сегодня Василий Иванович заходил ненадолго в театр, и хотя все время проговорил со мной, но был такой холодный, равнодушный… Это ужаснее всего…
Что мне сделать? Как себя вести?
Иногда мне кажется, лучше притвориться равнодушной, начать избегать его, как можно реже видеться, реже говорить, – а то вдруг хочется броситься к нему и все сказать ему, и тогда уже решить, что делать.
Не знаю, не знаю… Прямо голова идет кругом…
Ей-богу, я могу рехнуться…
А вот сейчас думала и пришла к заключению, что дальше так тянуть нельзя… Сил больше нет…
Кончено… Во вторник вечером генеральная «Драмы жизни»… Выберу момент и все скажу ему.
Решила твердо. Так все прямо и смело… Все… все… Непременно… Будь что будет. По крайней мере раз навсегда.
22 января [1907 г