Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира - стр. 80

Но наибольшие потери понесли фиванцы и их союзники-ахейцы, стоявшие в центре. Конница Александра, разгромив Священный отряд, зашла им в тыл и прижала к стене острых копий фаланги, вызвав страшное побоище.

Гнев Филиппа обрушился больше всего на фиванцев, к которым он посылал переговорщиков. Царь продал пленных в рабство и отказался выдать тела убитых для захоронения. Александру пришлось уговаривать его.

– Отец, ты сам говорил мне, что нужно проявлять милосердие при каждой возможности, – заметил он, остыв после восторга победы. – Даже Ахилл вернул тело Гектора старцу Приаму, который слезно умолял его. Эти воины сражались как львы и отдали жизни за свой город. Они заслуживают уважения. И, кроме того, какой смысл вымещать злобу на мертвых?

Филипп ничего не ответил, но было видно, что слова сына проникли в его душу.

– И еще: один пленный афинский командир просит о встрече с тобой.

– Не сейчас! – буркнул Филипп.

– Он говорит, что, если ты его не примешь, он может умереть от потери крови.

– Прекрасно! Одним меньше.

– Как хочешь. Тогда я сам займусь им.

Александр вышел и подозвал двоих щитоносцев:

– Приведите того человека в мой шатер и велите прийти хирургу.

Солдаты повиновались приказу, и афинянина, раздев и обмыв, уложили на походную койку.

Вскоре вернулся один из щитоносцев:

– Александр, все хирурги заняты с нашими солдатами, стараются спасти самых тяжело раненных, но, если ты прикажешь, врач придет.

– Не надо, – ответил царевич. – Я сам им займусь. Принесите инструменты и иголку с ниткой, вскипятите воду и достаньте чистых бинтов.

Солдаты посмотрели на него удивленно, а пациент – еще удивленнее.

– Ты должен быть доволен, – сказал Александр. – Нельзя давать умереть македонскому солдату ради спасения врага.

Тут вошел Каллисфен и увидел, как Александр надевает передник и моет руки:

– Что ты делаешь?

– Пусть это останется между нами, но ты можешь мне помочь. Ты ведь тоже посещал уроки анатомии у Аристотеля. Промой рану вином и уксусом, а потом вдень нитку в иголку: мне пот заливает глаза.

Каллисфен, проявляя определенную сноровку, сделал, как было велено, и царевич стал осматривать рану.

– Передай мне ножницы: она рваная.

– Вот они.

– Как тебя зовут? – спросил Александр пленного.

– Демад.

Каллисфен вытаращил глаза.

– Но это же знаменитый оратор, – шепнул он на ухо другу, до которого это как будто не дошло.

Демад сморщился от боли, когда его неожиданный хирург обрезал живую плоть. Александр взял иголку с ниткой, подержал иголку над огнем лампы и начал зашивать рану, в то время как Каллисфен придержал ее края, чтобы не расходились.

– Расскажи мне про Демосфена, – между делом попросил царевич.

– Это… патриот, – сквозь сжатые зубы выдавил Демад, – но у нас с ним идейные расхождения.

– В каком смысле? Приложи палец сюда, – велел Александр своему ассистенту, – чтобы можно было завязать нитку.

– В смысле… – объяснил раненый, задержав дыхание, – в том смысле, что я был против развязывания войны вместе с фиванцами и публично об этом говорил. – Он глубоко вздохнул, когда Александр завязал узел.

– Это правда, – шепнул Каллисфен.

– Я закончил, – объявил царевич. – Можно бинтовать. – И обернулся к Каллисфену. – Завтра покажи его врачу: если рана распухнет и загноится, придется делать дренаж, и лучше, если это сделает настоящий хирург.