Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира - стр. 52

Македонский царь расположил свой шатер на возвышении, откуда мог наблюдать за всей картиной в целом. Каждый вечер он собирал на совет своих военачальников: Антипатра, Пармениона и Клита, прозванного Черным за черные волосы и глаза и смуглую кожу. Кроме того, этот Клит почти всегда пребывал в самом черном настроении духа, что не мешало ему оставаться прекрасным исполнителем.

– Они уже решили начать переговоры о сдаче или пока нет? – спросил царь, входя в шатер и даже не успев сесть.

– Нет, – сказал Парменион. – Насколько я понимаю, они даже не помышляют об этом. Город блокирован с суши нашим рвом, но продолжает получать подкрепления с моря от византийского флота.

– И мы ничего не можем с этим поделать, – вставил Черный. – Мы не господствуем на море.

Филипп стукнул кулаком по столу.

– Меня не волнует господство на море! – крикнул он. – Через несколько дней будут готовы мои штурмовые башни, и я разобью городские стены вдребезги. Тогда посмотрим, останется ли у них желание упрямиться!

Черный покачал головой.

– Что можешь возразить? – напустился на него Филипп.

– Ничего. Насколько я понимаю, и после этого нам все равно придется нелегко.

– Нелегко, да? Так выслушайте меня внимательно: я хочу, чтобы эти несчастные машины были готовы к действию не позже чем через два дня, иначе я вышвырну пинком под зад всех, начиная от главного инженера до последнего плотника. Вы хорошо поняли?

– Мы прекрасно тебя поняли, царь, – ответил Антипатр со своей обычной сдержанностью.

В некоторых случаях ярость Филиппа была способна творить чудеса. К полудню третьего дня машины со скрипом и треском начали свое выдвижение к стене; это были передвижные башни, высотой превосходящие укрепления Перинфа, их приводила в движение система противовесов, и они могли укрыть в себе сотню воинов с катапультами и стенобитными таранами.

Осажденные понимали, что их ожидает, и помнили судьбу Олинфа, поверженного в прах гневом македонского владыки. Это многократно усилило их волю к сопротивлению. Они делали подкопы и сжигали осадные машины во время ночных вылазок. Филипп восстанавливал башни и рыл контрмины, чтобы ослабить фундаменты стен, в то время как стенобитные машины работали безостановочно, день и ночь, оглушительными ударами заставляя сотрясаться весь город.

Наконец стены не выдержали, и тут македонские военачальники встретились с горькой неожиданностью. Донести до царя неприятную весть поручили Антипатру, самому старому и уважаемому из них.

– Государь, стены разрушены, но я бы не советовал посылать пехоту на штурм.

– Вот как? Почему же?

– Пойдем, посмотришь сам.

Подойдя к одной из башен, Филипп залез на самый верх и в безмолвии постоял там, глядя через разрушенные стены. Осажденные объединили ряды домов на нижней террасе города, фактически создав вторую крепостную стену. А так как Перинф весь состоял из террас, было очевидно, что подобное будет повторяться до бесконечности.

– Проклятье! – прорычал царь, спускаясь на землю.

Он уединился в своем шатре и несколько дней исходил желчью. Выхода из тупика не находилось. Горькие известия следовали одно за другим. Чтобы сообщить их, собрался весь его штаб.

– Государь, – объявил Парменион, – афиняне за деньги наняли у персидских наместников в Малой Азии десять тысяч солдат и послали морем к Перинфу.