Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности - стр. 71

Апробированная классичность не притягивала Цветаеву (ей родственен «Пир во время чумы», чужд «Евгений Онегин», – ответ на анкету). Если она пишет в классическом стиле – это значит, она намеренно стилизует, напускает дополнительное очарование, это – не главная тональность, а обертон, как, например, в ее стихотворении «Любви старинные туманы». В переводах она охотнее откликается на непереводимое, идиоматическое, специфическое. Что касается Заболоцкого, то найти соответствие идиоме, каламбуру – никогда не становилось его задачей… Так, в начале поэмы Важа Пшавела говорит, что край, в котором живет Этери, «голосом человеческим не голосит» (то есть по смыслу – там не слышно человеческого голоса), что край «съеден голосом зверей и голосами гор». Это горская, пшавская идиома или поэтический оборот, характерный для Важа Пшавела, – нечто отличное от обычной грузинской речи и потому впечатляющее. Дословно это непереводимо, и Заболоцкий это опускает. Цветаева все-таки находит какое-то соответствие, – вместо местность «съедена голосом гор», у нее – «песней гор оглашена». Точнее было бы – оглушена (а может быть, то опечатка?)… Цветаева дословнее, но и она не дотягивает до своеобразия и высоты подлинника, который и проще и сложнее.

То же произошло и с именем Этери. В грузинском языке оно может входить составной частью с приставками «

», «», «»[162] в бранные выражения, которые можно перевести как: «убирайся», «выметайся». Этим воспользовалась Этери в ответе царевичу на вопрос, как ее зовут. Прозвучал почти каламбур, характеризующий горькую долю падчерицы. Приведем дословный перевод: «Зовут меня Этери… Для чего тебе мое проклятое имя? Из всех известных имен оно выделяется, ведь ты знаешь, что такое «убирайся!», ведь это тебе ясно. Кто же мне скажет „пожалуйте”? Скажут „проваливай!”. По-разному, на тысячу ладов: „убирайся, выметайся!”». Этот момент как-то выявлен Цветаевой и не дан Заболоцким.

Из переводов исчез тот заметный даже в подстрочнике доверительный тон. Как много значит тут это «ты»! Цветаева все сконденсировала, а та жалящая жалобная нотка – может лишь подразумеваться. Заболоцкий все утопил в общем элегическом тоне, тут слова приблизительные и общие: «редко бываю в доверьи» – нет ощущения, что это единственные слова из всех возможных, как это чувствуется и в подстрочном переводе. Сама Этери говорит о своей доле настолько описательно и повествовательно, словно эта доля не пережита ею.

Приведем другой пример. У Важа Пшавела: «Утро все еще предрассветное, роса сплошь лежит на росе… Цвета угля старуха бушует в дверях хижины».

Заболоцкому оказалось достаточно четырех (как и в оригинале) строк – и как прекрасно в них сказалось сказанное: «Старуха, как уголь черна…» – и хотя у Важа Пшавела только «предрассветное утро и роса на росе», а у Заболоцкого вместо этого «сонные очи Этери», – это так сошлось, так в русле и русской поэзии и оригинала, что, право, не может быть названо своеволием. Цветаева тут буквальнее и ближе к подстрочнику (роса), чем Заболоцкий, и тем не менее отрывок производит впечатление придуманного ею. А вот у Заболоцкого – «сонные очи Этери» производят впечатление подлинности.

Во второй главе у Цветаевой много строк, которых нет в оригинале. Например, у Важа Пшавела нет четверостишия: