Акриловые когти - стр. 2
Из того, что он видел, Катя рисовала посредственно. Никакой фантазии. Никакого внутреннего порыва. Ничего этого не чувствовалось в ее картинах. И она при этом даже не потратила столько времени на то, чтобы набить руку. Алик не видел, но предполагал, как она механически перерисовывает. Нет, в перерисовывании он не видел ничего предрассудительного. В конце концов, он сам перерисовывал. Надо же было ему как-то учиться. Но не могла же она выставить ту уродливую волну, что накрывала море перед закатом? Воду рисовать тяжело. Алик знал. Он учился этому долго, кропотливо. Так и не научился. И да, он разглядел все детали той картины. Ее нельзя выставлять. Прежде всего волна не была волной. Она была похожа больше на сине-зеленый мазок дугой. Если, по справедливости, и отбросить сложность этого произведения, у Алика даже передернуло челюсть, называя мазню Кати произведением, то судить стоит предпоследнее, что она показывала.
И это совсем не то, что стоит показывать за пределы узкого круга. У Алика начинались сомнения во вкусе местных, если они вообще взяли работы Кати. Выставка. Он хмыкнул презрительно. А чего он так переживает? Она опозориться со своим пейзажем поляны перед лесной чащей. Да все картины Кати были плевком в искусство. Даже, если ей удавалось работать над деталями. Не то, что он…
Он покажет, что такое искусство, как надо вкладывать душу. Вкладывать себя. Нельзя научиться выражать свои чувства по правилам художественной школы. Нельзя. Можно отработать навык выражать их красиво.
Кисть плавно скользнула по холсту, накладывая зеленую линию, обозначающую отдельный лист. Именно так. Алик рисовал каждую листву отдельно, внимательно, неспешно, приглаживая кистью.
Это его успокаивало. Каждый раз, когда он отдавал свое внимание деталям переднего плана, Алик чувствовал прилив сил. Его словно поднимали живительной водой.
Он просидел за картиной несколько часов: весь вечер и часть ночи. Жена смогла сдержать двух юрких детей, норовивших поиграть с папой. Алик был занят. К тому же, не в настроении. Марина знала, что если его что-то отвлечет, то грозу потом не остановить. Испортиться у всех. Даже у всегда радостных детей.
Алик отложил кисть, отодвинулся и внимательно уставился на то, что получилось. Чувство незаконченности терзало его. Но он не поддался ему сразу. Встал и отошел. Он оглядывал картину с разных ракурсов, наклонял голову, приближался и отдалялся.
Нет, все-таки чего-то не хватает. Но чего? Он потер гладковыбритый подбородок, испачкав кожу зеленой и черной краской.
Отвернувшись, Алик бродил по комнате. Наверняка, Катя похожую комнату называет мастерской. Пальцы сжались сами собой.
Еще осталась злость. Он остановился. Нет, не злость. А, к черту все! Что, он будет обманывать сам себя? Зависть. Да это была зависть!
Как бы это гадко не звучало. Но Алик ничего не мог поделать с этим.
Его глаза загорелись. Вот она – недостающая деталь! Стоит только добавить ее и все будет идеально! Какой же он гений! Гений! Талантище!
Алик резко бросился к мольберту и не присаживаясь принялся смешивать краски. Руки дрожали. Ему пришлось чуть отодвинуться подальше от холста, потому что его частое дыхание сдувало свежую каплю краски с нужной линии.
Вот так. Плавные линии, мелкие детали, что так любил Алик, и самое важное в искусстве скоро будет готово. Его пробирала жуть, пока он рисовал острые когти. Ну и что что таких не бывает в природе. Это искусство! Он может рисовать, что угодно!