Академия благих надежд - стр. 22

; Александр Великий Аристотелю[124] – за сочинение Historiae animalium и покойный король Людовик Великий – Винцентию Вивиани[125], математику великого герцога флорентийского, за восстановление утраченной книги из высшей геометрии. …Чтó же все сделанное этими людьми в сравнении с осуществлением исполинского замысла его императорского величества? Для того требуется муж опытный во всех философских и математических науках. В бозе почивший прусский король пожаловал Лейбницу гораздо более, нежели сколько я требую за то, что он заботился заочно о берлинской академии»[126]. Позиция Вольфа предельно ясна: за реализацию исполинских замыслов надо платить квалифицированным исполнителям исполинские суммы. Блюментрост, собрав все запасы терпения и юмора, ответил, что если бы Петр своей щедростью и любовью к искусствам и наукам превосходил Александра Македонского, Альфонса и Людовика XIV, а Вольф своей ученостью – Аристотеля, Газана и Вивиани, «то и тогда эта сумма так велика, что надо еще выбрать удачный момент, чтобы только доложить об этом императору»[127].

Очевидно, Вольф не желал переходить на русскую службу. Даже когда в результате конфликта с пиетистами его в ноябре 1723 года изгнали из Пруссии, он предпочел отправиться в Марбург, а не в Петербург. Что же мешало Вольфу принять приглашение Петра, почему он в итоге предпочел, как он выразился, «заботиться о развитии наук в России из Германии»[128]?

Если отбросить тривиальный ответ (Вольф был просто умным, трезво смотрящим на вещи человеком), то обычно ссылаются на его семейные обстоятельства (болезнь жены) и соображения престижа (он, философский кумир Европы, будучи вице-президентом Академии окажется в подчинении своего бывшего ученика, который на 17 лет его моложе!). Но, как верно заметил А. Ю. Андреев, фундаментальные причины решения Вольфа общаться с российскими властями только на безопасном расстоянии состояли в другом: «Прежде всего, Вольф не мог разобраться в сути того учреждения, которое создается в Петербурге, и, следовательно, не был в состоянии точно очертить круг своей будущей деятельности. Из переписки видно, что он не представлял себе соединения академии и университета в едином целом, но скорее, подобно Лейбницу, противопоставлял их… С другой стороны, понятно, что как раз университетская деятельность имела приоритетный характер для Вольфа, который и мыслил себя именно как университетский ученый. Неоднократно отмечалось, что его научные рассуждения рассчитаны на восприятие аудитории слушателей, что он сам был лектором-виртуозом, не представлявшим себя вне постоянного, живого общения со студентами, которое давали ему немецкие университеты, но, очевидно, не мог предоставить Петербург начала XVIII века (что верно, то верно, Петру нужны были не виртуозы слова, а виртуозы дела. – И. Д.). Шумахер, несомненно, это знал и именно поэтому, чтобы сделать переезд привлекательным, обещал Вольфу аналогичные возможности в России: возглавить новый университет, преподавать в нем те же предметы, что и в Галле, но – во вторую очередь, после основания Академии наук! Вольф же, наоборот, предлагал поменять эти события местами»[129]. В письме Блюментросту от 26 июня 1723 года он высказался на этот счет вполне откровенно: «Я не могу также скрыть от Вас высказанное некоторыми лицами мнение, что, может быть, для страны было бы лучше вместо Академии наук открыть несколько университетов… Для такого предприятия скорее можно было бы найти людей. Ибо для этого можно найти ученых, которые еще не занимают таких должностей, но уже достаточно доказали, что достойны их занимать. А со временем они вырастут, и, наконец, можно будет достичь и второй цели». И далее проницательный Вольф, убежденный, что