Адъютант Бухарского эмира - стр. 3
Вышедший из толпы, уважаемый всеми аксакал Данияр, показывая какой-то документ с печатью, пытался доказать, что кишлак уже оплатил все налоги, но чиновник его грубо оборвал:
– Жалкий раб, ты должен слушать, что тебе скажут слуги эмира, и не должен высказывать нам свои ослиные мысли. А вы, рабы эмира, – обратился он к безмолвной толпе, – должны делать только то, что я вам прикажу!
Подозвав кишлачного аксакала, он приказал:
– Вызывай по одному.
Первым пред очи чиновников предстал глава большого семейства, отец Юлдыз, Касымхан.
– Чем будешь платить, деньгами или натурой?
– Откуда у меня деньги, господин!
– Сколько у тебя добра в загоне?
– Овцы в количестве десяти голов и корова с теленком, – низко поклонившись, глухо сказал Касымхан. – Все это принадлежит мне, Касымхану, жителю кишлака Кохи-Саяд, рабу эмира и бека.
– Именем эмира и Мухаммеда, пророка его, – торжественно объявил чиновник, – здесь будет взыскан налог с эмирского раба Касымхана. Так, – обратился он к своему помощнику, – пиши, от имеющегося в загоне скота в количестве десяти голов овец, коровы и теленка, взимается налог сагубордор, в размере двух овец и теленка.
Касымхан упал на колени и запричитал:
– О, Аллах, чем же я буду кормить зимой свое большое семейство?
– Нечего было девок плодить, – ухмыльнулся чиновник. – Продашь одну, вот и ртов поменьше будет. Если хочешь, то взамен твоей дочери, которая мне приглянется, я могу оставить тебе теленка? – осклабился он. – Решай, старик. Смотри, не продешеви, пока я добрый.
В это время к чиновнику подошел священнослужитель в длиннополых черных одеждах, который пришел вместе со сборщиками налогов. Подойдя к писарю, он пропищал:
– Запиши еще одну голову овцы.
Чиновник, словно это так и должно было быть, дописал еще одну голову.
– За что? – в отчаянии взвыл Касымхан.
– Вах, вах, какой ты нехороший человек. Неужели ты, сын осла, не узнаешь меня? Ты, наверное, забыл, что имаму мечети по закону полагается десятая часть.
Пастух, опустив руки, в отчаянии вглядывался в глаза окружавших его сельчан, ища поддержки, но в напряженных, перекошенных горем лицах был виден только животный, всеохватывающий страх.
Оставшийся скот в свою очередь был разделен по закону на пять частей. Одного барана записали за казной, а остальными чиновник облагодетельствовал убитого горем пастуха.
Весь день сборщики налогов взимали с жителей дань «по справедливости». Весь день над кишлаком стоял вой и плач женщин.
Выросшие вдали от чиновников и эмирских нукеров сыновья Ибрагима не были похожи на своего отца, забитого нищетой пастуха, давно забывшего свои тюркские корни. Темир и его старший брат Фархад ни за что бы не потерпели над собой такого обращения, какое позволяли себе прибывшие от эмира чиновники. К своей радости, Ибрагим накануне отправил сыновей в горы, на заготовку корма для их немногочисленного стада.
Когда через несколько дней Темир и Фархад спустились в кишлак, сборщиков налогов в кишлаке уже не было, они возвратились в Бухару. Вслед за ними пастухи угнали многочисленную отару овец и небольшое стадо коров и телят.
Узнав, что эмирские чиновники, производя внеочередной сбор налогов, ополовинили и их стадо, Темир, сверкая глазами от негодования, воскликнул:
– Я бы не позволил так издеваться над собой!