Адриан Моул: Годы прострации - стр. 11

Когда я отпирал дверь, из своей половины высунулась мать:

– Я увидела, как ты еле ноги переставляешь, – она что, опять напилась?

Георгина соскользнула с моей спины:

– Опять, Полин? Опять?! Не могу припомнить, когда я в последний раз напивалась!

– А я могу, – парировала мать. – Вчера. Я наведалась к вам сигаретку стрельнуть, а ты трупом лежала на диване.

– Мы с Грейси играли в автокатастрофу! – взвилась Георгина.

Тем временем мы вошли в нашу тесную прихожую, где я тут же сбросил промокшие пиджак, брюки, накинул халат и направился в гостиную. Мать с женой задержались в прихожей, о чем-то шепотом переговариваясь. Затем мать повысила голос:

– Его ты, может, и способна одурачить. Но не меня!

Прежде чем лечь спать, я проверил наши запасы алкоголя в кухонном шкафу. В водочной бутылке на дне плескалось немного жидкости, а все, что осталось с Рождества и приобреталось позднее (в том числе подарок Найджелу на день рождения – скорпионовая текила), исчезло.

Мистер Карлтон-Хейес (на работу он вернулся еще в понедельник) говорит, что этот непрестанный дождь напомнил ему о наводнении 1953 года, когда его тетю вымыло волной из дома в Скегнессе, понесло по течению, а потом выбросило на крышу автобусной остановки. Он не сказал, почему его так долго не было в магазине, но я заметил, что он теперь передвигается словно с опаской.

Исторический день! Отныне в Англии курение в общественных и на рабочих местах запрещено. Правда, если ты сумасшедший, заключенный, депутат парламента или член королевской семьи, на тебя этот закон не распространяется.

Курение отравило мою жизнь. На фотографии, снятой в тот день, когда меня выпустили из роддома, мать стоит на автостоянке со мною на руках – точнее, на одной руке, другая опущена, – а между пальцев дымится сигарета.

Я глотаю дым с тех пор, как мне исполнилось пять. Мои детские воспоминания скрыты за дымовой завесой, а семейные поездки на автомобиле испорчены безостановочным курением родителей. Из моего незавидного положения на заднем сиденье машины я умолял открыть окно, но отец отказывался наотрез под тем предлогом, что свежий воздух вреден для его слабых бронхов. Помню, во время долгого путешествия в Ханстентон я соорудил себе защитную маску из бумажного носового платка. Родителей это страшно развеселило, и весь наш короткий отпуск они называли меня не иначе как «бандитиком».

После завтрака (два хлебца из цельного овса с молоком, шоколадный круассан и банан) я зашел к ним пригласить на воскресный обед в «Медведя»:

– Хочу впервые в жизни попробовать, каково это делить трапезу с родителями и чтобы в процессе мне не дымили в лицо.

Отец пустился в демагогические разглагольствования: «Чертово авторитарное правительство, фашистская свора, грязные нацисты!»

– Печальный, печальный день, – бормотала мать, вид у нее был сломленный.

– Ну, это еще не конец цивилизации, – сообщил я, вытряхивая пепельницы в мусорное ведро с педалью.

– Во всяком случае, это конец моего мира. – И мать принялась горестно перечислять все то, чего она теперь лишится.

– Если вы что-то и утратите, – сказал я, – так это надрывный кашель, смрадное дыхание, существование в…

Не слушая меня, мать, потянувшись за сигаретой, произнесла голосом сомнамбулы: