Размер шрифта
-
+
50+ - стр. 4
мы выдаем естественность реакций,
как поиск ежечасных сатисфакций,
за мир души растоптанный, как Рим.
Мой грустный мим. Храни себя, храни.
Сквозь практицизм понятий и теорий,
сквозь абсолютность жестких категорий.
Мой грустный мим. Храни себя, храни.
Таволга
Телефонные звонки нас тянут за руки,
не дают минуту вместе помолчать.
Наши мысли о себе в формате «гариков»,
за цинизмом – одиночества печать.
Никому мы не должны, хоть всем обещаны,
отношений странных смазанный офорт…
Разбежались по лицу издевок трещины,
и упрямство вызывает дискомфорт.
Добрым словом мир спасать уже не принято,
разговоры о хорошем не с руки…
А на небе молоко как будто вылито,
на ветвях опушки снежные легки.
Затеряться б в этой сказке хоть ненадолго,
позабыть про телефонные звонки!
За окошком спит под снегом кустик таволги,
и возможно всё – сомненьям вопреки.
И будет снег
Зима приходит не такой, как ждали…
Плеть ветра на исходе декабря
морозом жжёт простуженные дали,
и взглядом пятна снега ищем зря.
Листва, что завтра станет прошлогодней,
пластается в измученной траве,
просёлочные версты всё охотней
теряются в небесной синеве.
Вдруг на пригорок выскочит дорога,
и сердце от простора и тоски
захолонёт. А после понемногу
отпустят повседневности тиски.
И будет снег, как неизбежность слова,
оброненного в гулкой тишине…
И будет снег, как хрупкая основа
вращенья мира от тебя ко мне.
ВТОРОЙ
«От солнца, бьющего в глаза…»
От солнца, бьющего в глаза,
закрыл рекламный щит.
И вертолетик-стрекоза
над городом трещит.
Поймал последний светофор
на паузу меня.
Сорвусь, помчу во весь опор,
чтоб на исходе дня
вкатиться в старый городок,
где каждый дом знаком,
чтоб на истоки первых строк
взглянуть одним глазком.
И память – старый злобный тролль
с ухмылкою кривой —
толкнёт в плечо: хотел – изволь,
давай пройдись со мной.
Тут мальчик с девочкой дружил
и верил, что навек,
но видно не доворожил —
замёл дорогу снег.
Тут верный друг не мог стать «вдруг»,
был другом навсегда.
Но разомкнулся этот круг
уходом в никуда.
Тут был уют, топилась печь,
тут голос не дрожал…
И будет память больно жечь —
зачем ты приезжал?
Назарет
Попыткой бегства
мне приснится на заре
мой город детства,
позабытый Назарет.
Там сонный поезд,
на стыках мелко семеня —
лишь успокоюсь —
в разлуку выбросит меня
на полустанок,
весь в изломах январей.
Ключи достану
от потерянных дверей…
Вновь до рассвета
глушить на кухне стылый чай,
искать ответы
и подбирать замки к ключам.
Скамейка
В заборе времени отыщется лазейка —
подгнившая доска иль проржавевший гвоздь…
Присяду я один на старую скамейку —
проникший в прошлое неосторожный гость.
Скамья хранит тепло того смешного лета,
где всё ещё потом, где всё ещё не зря…
Вращалась от руки огромная планета,
и вырывало прочь родные якоря.
И ветер ворошил заоблачные дали,
а мы глядели вслед кочующей звезде,
стояли на мостках и камешки бросали,
и парные круги бежали по воде.
Волною увлекло, глаза запорошило,
и время псов своих спустило с поводка,
растрачено тепло, и потерялось шило,
и вязкая слюна полыньево горька.
Неясный блёклый след почти не осязаем,
проложен наугад и манит в глубину…
И вот стою один, и камешки бросаю,
но ряска на воде – и не поднять волну…
В заборе времени отыщется лазейка —
во сне иль наяву, в мечтах или в бреду.
Я проскользну туда, где старая скамейка
Страница 4