48 улик - стр. 17

Ее ранние работы, включая несколько скульптур, отмеченных наградами, на мой взгляд, мало отличаются от более поздних. М. любила позиционировать себя приверженцем таких течений, как формализм, классицизм, минимализм. Создавала скульптуры, побуждавшие невежд к высказываниям типа «Я тоже так могу!», о чем они заявляли с самодовольной усмешкой.

(А что, разве нет? Я сама частенько, глядя на хваленые творения сестры, тоже думаю, что и я бы смогла, как она, если бы задалась такой целью.)

(Подобная мысль у меня возникает и в отношении представителей так называемого абстрактного экспрессионизма, которыми восхищалась М. Мазню Поллока[10], Ротко[11], де Кунинга. Я, если б захотела, тоже смогла бы нарисовать такое. Для этого не нужно обладать талантом мэнского Леонардо да Винчи – как там его? – Эндрю Уайета[12], кажется.)

Самой известной скульптурой М. признают «Овоид 90», фотографии которой после ее смерти часто размещали в альбомах по искусству. Гладкий серовато-белый камень – то ли гигантское яйцо, то ли надгробие странной формы – с причудливыми бороздками наподобие иероглифов и миниатюрными выпуклостями в виде обрубленных завитков. Громоздкий – четыре фута высотой, пять в обхвате, – но не идеальный овал: в нижней части чуть шире, чем наверху. И очень тяжелый – просто так с места не сдвинешь.

Говорили, что скульптор потратила не менее тысячи часов на создание «Овоида 90». Невосторженный зритель (вроде Дж.) мог бы скептически поинтересоваться: «А зачем?»

Тем не менее к моменту исчезновения М. еще не довела до ума свой «Овоид 90».

(Хотя кто бы мог утверждать, что эта сферическая фигура не завершена?! Но я этого не говорила.)

Мы с отцом «Овоид 90» подарили колледжу Авроры. После соответствующей церемонии с участием президента колледжа, декана школы изобразительных искусств и самого папы, на которой он, седовласый, красивый, хоть и сгорбившийся от горя, стоял как величественное изваяние, скульптуру собирались установить на вершине живописного холма за библиотекой.

Унылый Овоид, называла я это творение сестры. Конечно же, про себя.

(Когда мы с М. были девчонками, кое-кто из наших родственников, любивших посплетничать, нередко восклицал: «Бедная Джорджина! Как же, наверное, она завидует Маргарите!» Но я всем им утерла носы, решительно отказавшись завидовать кому бы то ни было.)

Так называемые «рабочие материалы» – расчеты, эскизы, записи и так далее, изъятые из мастерской М, – нам с отцом вернули в конце весеннего семестра 1991 года в колледже Авроры. К этому времени следователи, в том числе эксперты-криминалисты, вдоль и поперек изучили эти бумаги, но не вынесли из них «никакого заключения», как, впрочем, и из всего остального.

Особенно если учесть, что эти идиоты не знали, исчезло ли что-нибудь из бумаг М. А откуда им было это знать?

Например: если бы среди вещей М. был какой-нибудь журнал записей художника, что-то вроде личного дневника или ежедневника, естественно, я сразу забрала бы эту тетрадь, как только ее увидела – днем 12 апреля 1991 года. Секреты моей сестры не для чужих глаз.

Мисс Фулмер, вы знаете кого-то, кто желал бы зла вашей сестре? Есть ли у вашей сестры враги? Можете сказать, с кем из мужчин она встречалась?

Нет, нет и еще раз нет.

Яростное, категоричное