14 дней в поезде, который совершенно никуда не идет - стр. 3
Прохожие смотрят на меня с тревогой и удивлением.
Доброта к пьяным куда сильнее, нежели неприятие непонятного.
В первой палате я почти не спал.
Чуть ли не каждую ночь привозили новых, а это бодяга часа на полтора: в палате горит свет, добрые соседи по палате прекрасно спят, новенький кричит или стонет, и, зевая, пользуясь случаем, раз дверь открыта, выходишь в туалет – курить.
Сигареты есть только у меня, а так как в палате восемь человек, из которых курят пять-шесть, около одного человека не курит (в нашем случае – человек, которому инопланетяне пытались вживить датчики наблюдения), и один-два человека, которые просто не могут встать с кровати, хотя курить они, конечно, тоже хотят.
Сигареты для первой палаты хранятся в особой коробке, в особом шкафчике, в особой каморке, о чем непосвященные никогда не догадаются.
Если у обитателей первой палаты есть свои сигареты, то на пачках пишут фамилии владельцев, и нянечка, следящая за порядком в городе, выдает их исключительно владельцам.
Все неподписанные пачки сигарет считаются общими.
Их иногда передают нянечке для первой палаты обитатели других, нормальных палат, особенно те, кто когда-то в этой самой палате лежал.
Правда, сигареты самые дешевые, а ведь в палатах лежат иногда очень богатые люди, которые курят сигареты рублей по сто.
Но именно эти люди никогда никому не помогают.
Зажигалка в коробке только одна, и, выйдя из туалета, ее надо обязательно вернуть нянечке.
Это чтобы не курили в палате, так как сигареты можно стрельнуть в туалете, спрятать на теле и так далее.
Впрочем, все равно приходится это делать – доставать зажигалку, прятать сигареты, потому что когда выключают свет, никто не может уснуть, кроме тех, кто спит с самого утра.
Сигареты прячут в ножках кроватей, зажигалки – в батарее.
Открываешь осторожно окно, так как от дверей первой палаты до поста медицинских сестер ровно шестьдесят девять сантиметров, и, максимально прижавшись лицом к решетке, быстро и нервно куришь.
В последнюю ночь, перед тем как меня перевели, я курил дважды, еще, что довольно забавно, сестра заставила нас вечером переставлять кровати, так как поступил тяжелый и нужно было пространство для капельницы.
Причем две кровати были те самые, в ножках которых мы с Малининым спрятали на ночь пять сигарет.
Даже мое искусное перо не сможет описать те мучения, которые испытали мы с Малининым, передвигая эти кровати.
Ночью всем, почему-то кроме меня, сделали укол, и все отрубились, а я – голова все-таки не в порядке – просто забыл из-за этих перестановок, в какие ножки каких кроватей мы спрятали сигареты, и, подняв чуть ли не все кровати с людьми килограмм по девяносто, наконец-то нашел сигареты.
В прошлый раз зажигалку прятал старый партизан Сидоров, а у меня уже не было сил, и я просто положил ее под подушку, и конечно утром ее нашли, и конечно был скандал: «Я так и знала, Курашев, что это ты куришь, сейчас будет смена, и я все ей передам» и так далее…
Я – в обычной своей роли униженного и оскорбленного – «Ну не надо, пожалуйста, ну пожалуйста, пожалуйста…»
В палате я за главного, я решаю все вопросы с едой (в смысле с добавкой – жрать хочется ужасно, а теми порциями, которыми здесь кормят, наесться невозможно, и приходится унижаться, относя поднос с тарелками на кухню: «Валентина Васильевна (так зовут раздатчицу. – Авт.), ну пожалуйста, если останется, дайте добавки и хлеба и чаю…»