1000 не одна ночь (1 книга) - стр. 35

– Смерть – это избавление от тяжести мирской жизни. Смерть – это возможность узреть Всевышнего.

– Смерть – это горе. Смерть – это потеря навсегда. Ты понимаешь значение этого слова? Смерть – это расстаться со своей семьей и стать никем в песках. Умирать страшно и больно.

Резко вскинул голову и посмотрел на меня.

– Человек приспосабливается ко всему.

– Верно, из человека можно даже сделать животное, как те люди в ошейниках, с татуировками на лицах. Я уверена, они бы предпочли смерть, а не такое унижение – быть твоими вещами. Господи, да тебе наплевать на все, что я говорю.

– Наплевать, все верно. Ты говоришь о том, чего не знаешь.

– Я скучаю по своей семье. Ты отнял у меня свободу. Я мертвая без них!

Наверное, я перегнула палку, и меня сгребли за шкирку так, что я теперь болталась на вытянутой руке Аднана.

– Нет, ты живая и ужасно глупая. Дети рано или поздно покидают своих родителей, а родители отправляются к Аллаху и покидают своих детей. Ты злишь меня сейчас просто так. А мне совсем не хочется тебя наказывать и показывать, где твое место, и что пока что ты очень даже живая.

– Что может быть еще хуже?

Он вдруг стиснул мои скулы с такой силой, что у меня выступили слезы.

– Например, остаться без языка, Альшита.

И разжал пальцы. А я грузно упала рядом с псом. Снова упрямо набрала мазь пальцами.

– Не трогай – он же руку тебе отгрызет.

Я передернула плечами, игнорируя голос Аднана, и смазала раны пса. Потом погладила его между ушами. Провела ладонью по широкой морде, почесала с обеих боков мощную шею. Пес от наслаждения вывалил язык и закатил глаза.

– Яяяя алла, Анмар, ты серьезно? Только потому что она женщина?

Я отняла руку, и пес ткнулся в нее носом, подсунул под нее мощную голову. Хвост Анмара метался из стороны в сторону, поднимая в воздух облака песка.

– Дааа, вот так, – я сама не поняла, как улыбаюсь и чешу пса уже обеими руками, – нравится, да? А здесь? И здесь? Хороший мальчик.

Подняла голову и посмотрела на Аднана – тут же вздрогнула. Широко расставив ноги и сложив руки на груди, он смотрел на меня. И в его взгляде… я не знаю, что в нем было. Но именно так он на меня еще ни разу не смотрел. Взгляд впервые смягчился, и глаза стали очень светлыми.

– Забавно, мой самый свирепый пес ест с ладошки моей вещи. Иди в палатку, Альшита. Этой ночью мы все еще остаемся здесь. Выезжать будем завтра.

Потом добавил.

– Тебе принесут обед и еще одну порцию воды. Анмара покормят отдельно. Меня не будет, но тебя будут стеречь, ты можешь не бояться.

Если тебя не будет, мне больше некого бояться. Когда он ушел, мы с псом перебрались в палатку, и я наконец-то спокойно уснула.

Ночью я сбежала. Да, я понимаю, что это глупо, что это идиотский до абсурда поступок, но я дошла до последней стадии отчаяния. Меня накрыло каким-то паническим понимаем необратимости, пониманием, что это конец, и какой-то призрачной надеждой на спасение. Мне казалось, что если я не попробую бороться за свою свободу, то действительно перестану быть человеком. Даже дикое животное не мирится с участью сидеть на цепи, а я должна попытаться. Ибн Кадир забыл в палатке нож, или он выпал, когда он одевался, но мне удалось перерезать веревку и снять петлю с шеи. Пса рядом не оказалось, видимо, он ушел еще ночью то ли зализывать раны, то ли туда, где было его место и кормежка.