10 глава - стр. 12
– Вы когда-нибудь… не знали, вы ли это? – спросил он. Не врачу. Себе.
– Я, может, вообще не тот. Может, тот – умер. А я тут лежу. Остаток. Шум. Запись от тела.
Врач ничего не ответил. Только сделал пометку.
Валентин снова в полудрёме. Кровать скрипит даже от взгляда. В углу – ещё одна койка. На ней – мужчина, возраст неопределённый, лицо – как будто его рисовали из памяти, забывая детали.
– Ты линию нарисовал? – спрашивает он, будто продолжает вчерашний разговор.
Валентин не отвечает. Только смотрит. Тот продолжает:
– Линию надо. Белым. Или мысленно. Прямо у изголовья. Чтобы знали: нельзя. Нельзя на территорию. Нельзя мазать. Понимаешь?
– Кто?
– Ну они. Кто ночью приходит. Мажет. Говном. От души. Не из злобы – из воспитания. Так положено.
Он улыбается. Совсем чуть. Как человек, который уже давно знает, что смеяться можно только в одиночку.
– А ты не веришь, да? Ты новенький. Думаешь, тут лечат. Ха. Тут смотрят. Записывают. Сортируют. Если ты им не подходишь – тебя вниз. Не на этаж. Ниже.
Валентин молчит. Мужик склоняет голову.
– Ты думаешь, ты здесь потому что с ума сошёл? Нет. Ты здесь потому что знаешь. Потому что почувствовал. А такие не должны просто жить. Им нужно… оформление. Присмотр. Контроль.
Он вдруг резко замолкает. Смотрит на стену. Потом говорит, почти шёпотом:
– Тихо. Слышишь?
Валентин не слышит. Но ему кажется – он начинает.
Шестой день. Или восьмой. Или первый.
Во времени здесь не было смысла. Всё одинаковое: каша как замазка, таблетки без объяснений, серый свет, который не греет, не злит – просто есть.
Валентин проснулся от того, что нечего было чувствовать. Ни холода, ни тепла, ни раздражения. Только лёгкий зуд в мозгах, как будто кто-то шептал где-то у затылка: "вставай. не спи. оно близко".
Он сел. Кровать заскрипела, как будто пожаловалась.
На прикроватной тумбочке – миска. Всё ещё теплая. Каша в ней была серой. Не в смысле цвета – в смысле смысла. Её нельзя было есть. Её нужно было принимать, как наказание.
– Постройтесь на осмотр, – раздалось из динамика. Голос без пола, без интонации.
– Медикаменты через пятнадцать минут.
На соседней койке – псих.
Тот, что рисовал «линию». Сейчас он сидел на корточках, почти касаясь пола носом. Шептал:
– Сегодня граница тоньше. Сегодня они могут прийти. Прямо. Без маски.
На полу – схема. Похожа на план метро, только все линии ведут в никуда. Он чертил её ногтем, иногда облизывая палец, как будто от этого чернила появятся.
– Где медсестра? – спросил Валентин. Не к нему, в воздух.
– Не придёт, – ответил псих, не отрывая взгляда. – Сегодня не день ухода. Сегодня приход.
Валентин посмотрел на кашу. Потом – на дверь. Потом – в потолок.
Свет мигнул. Не сильно. Не зловеще. Просто… не вовремя.
Он встал. Медленно. Проверил ремни на запястьях – остались следы. От последней ночи.
Голова гудела. Не от боли – от тишины, которая давила, как вода в ванной.
И тут – шорох.
Не стук. Не шаги. Не крик.
Шорох. Как если бы кто-то ползал. Но не по полу. А внутри стен.
Псих поднял голову. Резко. Улыбнулся.
– Они пришли. Новый год. Ура.
И тогда – из-под койки, не его, не Валентина, из той, что давно пустует – выползло.
Сначала – просто тень. Потом – нечто. Руки, но не руки. Суставы в обратную сторону. Кожа – то ли обгоревшая, то ли изнутри наружу вывернутая. Глаза – чёрные, как забытая сажа.