Звезды немого кино - стр. 5
…Итак, открытка покупалась для себя. Она была коллекционной – и раритетной – ценностью. Не только питающей чье-то полудетское любопытство и воображение, но еще и развивающей последнее. Далеко не каждый из нас бывает «жданным» адресатом этих открыток, но те, в ком гнездится здоровое любопытство к любой мелочи, бросающей свет на давнее и недавнее, те, в ком бьется хоть самая малая жилка историка, архивиста, мемуариста, – те по праву трепетно разглядывают эти открытки. Всматриваются в лица, в улыбки, в грустные, порой хладнокровные, а порой и веселые взгляды, пытаясь постичь, ощутить их зазывное, неземное, всегда чуть странное обаяние. Ну а в смысле обожествления этих открыток у нас остается разумный совет: «Восхищайтесь сюжетом, любуйтесь игрою, улыбайтесь и плачьте, но лишь…» и т. д.
Однако нельзя оставить вышесказанное без краткого примечания. Ведь, казалось бы, о чем речь: театральные карточки (те же фотокартинки) преспокойно существовали уже больше полстолетия и тоже имели спрос, но к ним не было никакого повального интереса ни со стороны театральной молодежи, ни со стороны коллекционеров, ни со стороны литераторов-юмористов… Кино есть кино! Но это к слову.
А слово было немаловажное, и притом во всех смыслах. Кино есть Кино. Однако и ему долго не удавалось пережить самый коварный вопрос, сознательно и подсознательно висевший в воздухе: как же быть и дружить с этим глухим СЛОВОМ? Все же, как ни верти, он – кинематограф – оставался «Великим Немым», по выражению Леонида Андреева: «Все он одолеет, все он победит, все даст. Только одного не даст – Слова, и тут конец его власти, предел его власти, предел могуществу!»
Предел? Если и предел (то есть конец), то очень нескорый. Мы не имеем в виду пресловутого кинетофона – одной из первых, топорных проб звукового экрана. Но и без кинетофонов коварный приговор Андреева как бы сработал в пользу кино. Ибо в нем, в этом беззвучном, бессловесном «недостатке» долго – и очень наглядно – выражались его сила, его успех, его суть. Многие авторитетные мнения разделяли эту точку зрения:
«Перед цветным кинематографом и кинематографом говорящим в качестве препятствия стоит не техника, а отсутствие необходимости. Говорящее кино почти так же мало нужно, как поющая книга». Так еще в 1927 году сказал Виктор Шкловский – далеко не глупый товарищ. Еще резче на этот счет выразился Юрий Тынянов – вроде бы также весьма искушенный в проницаниях: «Кинетофоны – ублюдок театра и кино, жалкий компромисс».
Мнение популярного практика, каковым был популярный режиссер Абрам Роом, было также решительным и однозначным: «Если судить о том, что я видел и слышал о говорящем кино в Москве и Берлине, то это совершенная нелепость и чепуха. И ничего нового такое говорящее безобразие дать не может… Когда пропадает экранная тишина, пропадает 99 процентов кинематографа».
Свое кулуарное, но по-своему великое суждение о кино выразил в журнале московских символистов «Весы» Андрей Белый: «Синематограф – сколько целомудренной грусти, надежды, сколько воспоминаний при этом слове! Синематограф – чистое, невинное развлечение на сон грядущий после трудового дня. Синематограф – уют, трогательное поучение! Синематограф – предвестие. Он возвращает нам простые истины, захватанные грязными руками; возвращает человеческое милосердие, незлобивость без всякой теоретики – просто, улыбчиво. Синематограф – клуб: здесь соединяются для того, чтобы вывести нравоучение, попутешествовать в Америку, познакомиться с производством табаку на Филиппинских островах, посмеяться над глупостью полицейского, повздыхать над продающей себя модисткой, собираются, чтобы встретить знакомых – все, все: аристократы и демократы, солдаты, студенты, рабочие, курсистки, поэты и проститутки… Приходят усталые, одинокие – и синематограф возвращает им любовь к жизни. Синематограф – демократический театр будущего, балаган в благородном и высоком смысле этого слова».