Звезда под странной луной - стр. 31
– Дерьмо, – произнес он.
– Кристофер, – нахмурилась тетя Ванда. – Выражения.
– Прошу прощения, – сказал он и вытер ладони о штаны.
Одно нажатие кнопки – и вот она появилась. На зернистых, быстро мелькающих кадрах появились его мама, Памела Кент, которая пыталась встать рядом с его тетей Вандой, толкавшей сестру вперед, чтобы поставить ее перед собой.
Памела нервно оглянулась, камера приблизилась к ней, а затем оператор, его дедушка, стал играть с кнопкой зума. При виде мамы, двигающейся, снова ожившей, у него дух захватило. Его охватило ощущение несоответствия. Как она может быть здоровой и живой там, а не здесь? Пленка обманывала, превращая мертвых в живых.
– Мамочка, – тихо произнес он. Какая-то часть глубоко внутри никогда не переставала ее искать. Он гадал, о чем она думала в тот день. Это была мама, о существовании которой он не знал, беззаботная, юная ее версия, которая двигалась на экране рывками.
– Мы купили проектор только в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году, – сказала Ванда. Она смотрела фильм, но также и на Кристофера, мальчик чувствовал ее взгляд. – У нас были эти фильмы, а мы не знали, работала ли вообще тогда камера. Думаю, я никогда раньше этого не видела.
Зернистый целлулоид тихо потрескивал между отдельными сценами, где его мать позировала возле новых автомобилей, на Рождество, на семейных застольях и на проводах в аэропорту. На его любимом отрывке она была невестой, одетой в зеленовато-голубое платье с лямкой на шее и в такого же цвета туфлях (снятых крупным планом).
Видеозапись на Рождество его покоробила. Казалось, мама в восторге распаковывала подарки, но женщину, которую он знал, не радовали праздники. Ностальгия, смешанная с меланхолией, загоняла ее в ванную комнату, где она запиралась на несколько часов, принимая ванну. Кристофер так боялся, что она уснет, что не один раз вскрывал замок инструментом, который дал ему рабочий гостиницы, и затыкал пробкой ванну так, что вода понемногу вытекала, пока она лежала без чувств в холодной ванне. Она просыпалась через несколько часов, замерзшая и разъяренная, но живая.
– Господи, – сказала тетя Ванда и подняла руку, чтобы заслонить изображение, вызывающее головокружение.
Он прижал руку ко рту, чтобы не зарыдать. У него начались спазмы в желудке, как и в те дни, когда он был с ней.
Его мать умерла три года назад. После Питтсбурга ее перевели в психушку в Атланте, но все настойчиво называли ее «центром», словно мама уехала в некий оздоровительный центр йоги. Она представляла собой одно из тех современных зданий, прижавшихся задней стеной к группкам вечнозеленых деревьев. Когда он в первый раз увидел ее в этом центре, она была привязана к стулу в «Имперском крыле». Пока он привыкал к нормальной жизни, отучался заглядывать под дверь ванной комнаты, чтобы убедиться, что вода не перелилась через край ванны, и переворачивать людей на бок, чтобы они не задохнулись в приступе рвоты, она впала в ступор, сидела, уставившись в угол на календарь «Год с кошками» с раскрытым ртом, словно собиралась спеть ноту. Продержалась там всего одиннадцать месяцев, потом умерла от пневмонии.
Он обмяк на стуле, зачарованный ее светлыми ангельскими кудряшками, вздернутым носиком и широкой улыбкой. Его мать была призраком, манящим его к себе. Время не залечило такие глубокие раны. В конце концов из этой пустоты появилось спасительное бесчувствие, сформированное упущенными возможностями и воображаемой другой жизнью, которую он мог бы прожить вместе с ней. Ему очень хотелось оказаться там вместе с ней. Все что угодно, только бы снова ее увидеть.