«Зверобои» штурмуют Берлин. От Зееловских высот до Рейхстага - стр. 8
– Товарищ Лыков ждут!
– Подождут…
Александр вылез и подошел к «тридцатьчетверке», угодившей под взрыв фугаса. На ходу снял танкошлем. Оглядел исковерканную машину, вокруг которой темнело пятно растаявшего снега. Останки танкистов укладывали на плащ-палатки.
Некоторых разорвало на части. Предстояло идентифицировать тела. Чистяков знал по опыту, что опознать всех не удастся. Разложат то, что осталось, на равные части, завернут потуже в брезент – вечный вам покой, ребята!
– Весь экипаж? – спросил Александр.
– Все пятеро, – подтвердил младший лейтенант. – В той машине четверо уцелели, а в третьей всего один, да и тот обгорел, как свечка. Вряд ли выживет.
– Ладно, поехали мы, – не нашелся, что сказать в ответ, Чистяков. А когда машина тронулась, буркнул, глядя на недовольного шофера: – Понюхал, чем танковый бой пахнет? Набрал трофейной жратвы, ногу поставить некуда.
Александр пнул звякнувшие картонные ящики, которые не поместились в багажнике и громоздились друг на друге между сиденьями.
– Зря вы, товарищ капитан, – обидчиво поджал губы круглолицый водитель. – Вы, конечно, офицер заслуженный, в орденах. Но и я уже полтора года на фронте. Братана потерял, погиб он, а сам я ранетый в ногу снарядом прошлой осенью.
– Осколком, – машинально поправил его Чистяков. – Снаряд тебя бы, как тех танкистов, разорвал.
– Пусть осколком. Все равно кровь пролил.
– Герой! Орден тебе. Ладно, не куксись, – доставая папиросы, сказал комбат. – Закурим «беломора» На войне никому не сладко.
– Это точно, – согласился шофер, принимая папиросу. – Дорого нам этот аэродром обошелся.
– Фрицы воевать умеют. А за свою землю зубами цепляться будут.
Пока отсутствовали, на аэродроме появились неожиданные гости. Трое мужчин в полосатых лагерных робах и таких же шапочках с нашивками-номерами. Один был одет в немецкую шинель, покрытую засохшей кровью, – должно быть, снял с трупа.
Все трое были истощены, выпирали скулы, а глаза ввалились в подлобье. Чистяков уже не раз встречал узников концлагерей или тюрем. Кроме истощения, они выделялись серым неживым цветом кожи и глубоко запавшими тусклыми глазами.
Оказалось, все трое убежали из пересыльного лагеря. Двое были поляки, третий то ли норвежец, то ли швед. Поляк в шинели торопливо говорил, глотая слова и задыхаясь от возбуждения.
В их лагере последние дни шла эвакуация и одновременно массовые расстрелы. Сейчас охрана, кажется, разбежалась.
– Гонялись за нами на машинах, – рассказывал поляк. – Некоторых убили, другие спаслись.
Кто-то из танкистов принес две трофейные теплые куртки. Заключенным совали хлеб, колбасу, консервы. Налили всем троим в кружки трофейного рома.
– За победу!
– За Красную Армию!
Видимо, последние несколько дней они не видели пищи. Мужчины жевали хлеб, колбасу, но не могли проглотить еду. Проталкивали разжеванные куски пальцами в горло, давились, кашляли.
– Вы когда последний раз ели? – спросил майор. Поляк показал четыре пальца.
– Четыре дня. Может, больше.
– Им чаю вскипятить надо, а то помрут, – сказал пожилой старшина. – Заворот кишок может случиться.
– Дайте воды для начала, – вмешался Чистяков. – Не суйте куски, и правда, помрут. Ваш лагерь далеко отсюда?
Из торопливых объяснений поняли, что до лагеря километров шесть, а место называется Зеленая Гора.