Зона свободы. (Дневники мотоциклистки) - стр. 23
Так, шлемы – в изголовье по углам, коврики расстелить, спальники – сюда, сумки в ноги, теплые вещи вытащить и положить каждому свои, аптечку мне под бок, топор – к выходу. Отлично! Теперь – хоть потоп, хоть ливень, хоть землетрясение, мы ко всему готовы.
Алексей заглядывает внутрь.
– Я за дровами, – он берет топор и уходит.
Я вытаскиваю бутылку с водой и лезу в аптечку. У меня температура и сильно болит голова, хоть бейся о придорожные камни! Не хочу, чтобы об этом знал Алексей. Этого ему еще не хватало! Я выпиваю цитрамон.
Надо бы помыться. Нахожу грязноватое маленькое полотенце, выныриваю из палатки, прохожу мимо мотоциклов и неуклюже спускаюсь с насыпи. Тут, под мостом, в полумраке уже плещется Вадим. Больше идти некуда, к реке можно подойти только здесь. Я вздыхаю, мою руки, лицо, хотя, хотелось бы вымыться, как следует, и возвращаюсь наверх. Там сажусь на сиденье мотоцикла с коляской и смотрю на лес.
Со всех сторон к насыпи медленно подползает темнота, солнце уже село, его лучи еще падают на вершину сопки за глухим лесом, и она становится нежно-розового, как девичье колено, цвета. Я достаю фотоаппарат. Я не могу не фотографировать, и пусть они смотрят на меня с ненавистью. Большинство кадров я так и не смогла запечатлеть, разве только в памяти: кривые, живописные лиственнички, которыми поросли склоны, ершистый стланник-кедрач, толстые подушки белого, похожего на старое мочало, мха, который теплым, сухим одеялом покрывает косогоры, величественные бархатно-черные курумы6, спускающиеся от скальных вершин под колеса мотоцикла.
Через полчаса на насыпи пылает костерок, над костерком висит котелок, сбоку притулился большой самодельный чайник со свистком. Огонь силится разогнать обступившую палатки тяжелую тьму. Мы меняем одежду на «спальную», в этом комплекте, который всегда должен оставаться сухим, мы только спим. Все мокрые вещи Алексей относит к костру и развешивает там на бревне. Я притаскиваю от костра две тарелки с дымящимися макаронами и термос с чаем. Надо же, макароны соленые… Вкусно. С едой расправляемся быстро, Алексей уходит в темноту к реке, моет там чашки и кружки. Пока его нет, мне кажется, что темнота таит опасности. Ребята хохочут у костра. У них еще хватает сил не сразу ложиться спать. Олег Рудин снова подключает магнитофон к аккумулятору:
– Кошка… – из динамика доносится противный голос. – У кошки оторваны уши…
Боже, хотя бы один вечер без этого дурацкого сопровождения! Сейчас будет концерт до часу ночи: Олег будет чинить свой мотоцикл, который он ремонтирует при каждом удобном случае, будет отчаянно газовать, кошка с оторванными ушами сменится батяней-комбатом, потом темноту будет разгонять своим сиплым голосом Юрий Шевчук. Да нет, я очень люблю Шевчука, но ведь не в таком же количестве! Я закрываю свои еще не оторванные уши руками и заползаю в палатку. Я снимаю куртку, сегодня тепло, и ее можно снять, стаскиваю сапоги, расстилаю спальники, – один вниз, другой наверх, заползаю под верхний и застегиваю его со своей стороны. По крайней мере, здесь ровно и нет камней. Я не смогу заснуть до тех пор, пока воет музыка. Не смогу. Так уж я устроена. Я могу не спать больше двух суток, но даже вымотавшаяся, я не смогу уснуть просто потому, что играет музыка. У меня будет спать все: ноги, плечи, руки, даже головой ворочать будет лень. Я буду лежать с закрытыми глазами и ненавидеть эти звуки. А ведь этот сумасшедший график, а в последние дни мы ложимся в час ночи и встаем в шесть утра, доконает кого угодно. В темноте я закрываю глаза и начинаю вспоминать. Мне хочется плакать, но слез нет. Да, собственно говоря, я не плакала уже лет восемь. И не собираюсь этого делать, слезами тут не поможешь.