Золотой век русского искусства – от Ивана Грозного до Петра Великого. В поисках русской идентичности - стр. 52
За беглого шведского принца Густава попытался в 1601 году выдать дочь Ксению Борис Годунов, но тот, приехав в Москву, продолжал открыто жить с любовницей, и дело, не дойдя до брака, окончилось высылкой сумасбродного шведа в Углич. Через год Борис попытался залучить себе в зятья Иоанна, брата короля Дании (московские вельможи негодовали, не желая видеть иноземца и еретика в такой роли), но тот в Москве подхватил горячку и помер. В конце концов отчаявшийся отец послал посольство в Грузию, чтобы хоть там сыскать какую-нибудь княжну в невесты сыну Федору, но даже в такой не слишком важной стране эта затея не имела успеха.
Не претендовали на династические браки и первые Романовы, включая царевну Софью. Правда, Михаил Федорович в 1644 году захотел выдать дочь Ирину за датского королевича Вольдемара; но тот, хорошенько оглядевшись в Москве и поразмыслив, уже через месяц «стал просить отпуска», прикрываясь нежеланием перекреститься в русскую веру. В дальнейшем заведомую беспочвенность подобных русских династических притязаний приходилось также прикрывать мотивом религиозной исключительности, из-за чего все царевны с молодых лет были сурово и несправедливо обречены на монастырское заточение во избежание мезальянса – социального либо (якобы) конфессионального.
Однако позже, как только Россия вернула себе могущество и некоторую показную «европейскость», традицию династических браков немедленно удалось возобновить, начиная с царевича Алексея и царевны Анны, сына и дочери Петра Великого.
Вообще, по-настоящему, всерьез замечена европейцами (не считая литовцев, поляков и немецких рыцарей) Русь оказалась лишь в XVI веке, особенно когда началась Ливонская война. Внезапное появление на границе Европы и Азии единого большого могучего государства было встречено окрестными странами враждебно. (Такая же участь постигла внезапно возникшую в начале XVI века персидскую империю Сефевидов.) Неудивительно, что всю первую половину столетия для русских на один мирный год приходится два года военных. Эта неожиданность – появление на арене сильной независимой страны, имеющей свои интересы и притязания, шокировала, даже травмировала европейцев. Тогда же и выработалось их чрезвычайно устойчивое отрицательное отношение к России и русским – как к непредсказуемому, могущественному и опасному монстру. Обладающему вдобавок ярким своеобразием, противопоставляющим его привычному европейскому образцу, признанному эталону прогресса. «Россия – не Европа»: этот стереотип утвердился сразу по восстановлению русского суверенитета и благополучно дожил до наших дней.
Как получилось, что попытка вернуться в европейскую семью народов, произведенная спустя триста лет после того, как между Русью и Европой впервые упал своего рода «железный занавес», оказалась безуспешной? Почему у европейцев возникло стойкое – похоже, навсегда – представление о русских как о враждебных и неполноценных «других», «чужих»? Каковы характеристики, параметры образовавшейся между Европой и Россией пропасти? Какие исторические факторы обусловили такой результат?
Ответ на этот вопрос снова и снова возвращает нас к эпохе татарского ига, важнейшей для истории русского национального становления.
Русская нация – новый исторический феномен