Золотой истукан - стр. 13
Невмочь. Расстегнуть бы, отбросить прочь. Да разве можно? На тех поясах – мечи, а без ножей, без мечей – ты ничей. Прирежут.
– Хвали мечи, да на своих не точи, – усмехнулся гость. Приятен он был Ратибору. Спокоен, одеждой скромен, чист – не то, что Доброжир в своей гремучей, в жирных пятнах, вонючей ризе. Взглядом киянин – ясен, умен, в речах – раздумчив, нетороплив. Что ни скажет, все веское, важное. Не похож на волхва. Скорей – смысленный муж, добрый советник, вроде вельмож византийских.
Волхвы – крикливы, зловонны. В глазах у них муть и злость. Вечный страх гнетет несчастных: чихнет кто за спиной – они в корчу, водой отливай. Трясутся, плюются, бормочут. Скучно смотреть. Хуже всего – своенравны, нетерпеливы. Что взбредет ненасытным в темную голову, то и сделай, подай, доставь. Конечно, волхвы – боговы, их любое хотение, даже постыдное, подлое – святое, божье. Грех думать о них с неприязнью. Однако и терпеть ту блажь досадно.
– А у нас? – воскликнул киянин. Глаза блеснули железом, и голос им зазвенел. Подобрались все, похолодели. – Нужду неотложную справить, и то один не ходи. Трое ближних, своих, с мечами в руках должны оберегать. Срамота. Но и тех остерегайся. Чуть разживись чем-нибудь – всяк, даже брат родной, от зависти сохнет, сгубить помышляет, ограбить. Все грызутся за жирную кость, глаз никто не подымет, не обратит за камень порубежный. За ним же – тучи и смерть. Козаре – мелочь? Глядите, как размахнулись – от Волги до плавней дунайских. Хунны да обре тоже сперва сборищем шатким казались. Уж как их только не честили: косыми, кривыми, колченогими. А те косые, – он горько усмехнулся – не то сермяжной грубости своих речей, не то их смыслу, – семь шкур спустили с дедов наших. Булгаре, козаре – те же хунны, как мы – прежние анты. Не от хилых корней – от богатырского семени род свой ведут.
– Чужих хвалишь? – вскипел Идар.
– Хвалю? Опомнись, глупое чадо. Не возвысить пред вами дерзкий народ – истинный лик его хочу показать. Дабы не обольщались надеждой на легкую победу. Небо славьте, что мало их на земле: одна стрела против наших ста. Будь их больше – неведомо, что сталось бы с нами. Однако и с этими – не спи, берегись. Мы тут спорим за каждую мель на Днепре, за пень на его берегу, а козаре уже северян, ближних соседей наших, данью обложили. Завтра – до вас и до нас дойдут.
– Русь – в замках высоких, они – в голом поле! Против рва да оплота козарин бессилен, – продолжал бурлить Идар, подогреваемый жгучими глазами местных, своих волхвов. – Приходили уже, да ушли восвояси, не солоно хлебавши.
– Приходили горстью, разведать. Слыхал про Дербень? Есть город такой на восходе, стоит меж горами и морем. Были гости у нас иноземные. Зовут их армене. Через Корсунь к нам добрались. Бают, стена в том Дербене великая, толстая, из тесаных камней, больших, точно клеть. Не вашему тыну дубовому чета. Персы ее возвели на ромейский лад. Дербень по-ихнему – «Врата на запоре». И что же? Сломали козаре запор. Ливнем стрел, как пыль дождем, со стен защитников смели. Вломились, зарезали старых и малых, богатых и бедных.
Он стиснул на груди оберег – золотое глазастое солнце. Тихо в светлице, тихо до жути. Будто в окно, взобравшись по стене, заглянул, ощерив редкие зубы, скуластый, косматый, как баба с распущенными волосами, козарин. Заглянул, обвел узкими злыми глазами застолье, свистнул – и сгинул.