Золотой цветок – одолень - стр. 7
Дозор прошествовал через толпу казачат, девок, баб и старух.
К дувану торопливо шли казаки, хотя сигнала тревоги не было. С дальних станиц скакали верховые.
– Грека заарканили! – каркала возбужденно знахаркина ворона, летая по станице.
– Грека заарканили! – радовались ребятишки.
Не каждый день такое бывает. И пыткам быть страшным.
– Ермошка, энто ты ордынца у березового оврага срубил? – спросил Герасим Добряк, когда буйволы подтащили повозку к дувану.
– Рыжего?
– Дась, рыжего!
– Если рыжего, то я!
– А что ж ты его не обшарпал, дурень белокудрый? У него и сабля добрая, и аркан шелковый, и сапоги бухарские, и динары золотые были за поясом в кошеле.
– Так давай, не откажусь! Я рыжего ордынца в стычке срезал, моя добыча!
– Сапоги и тряпки с арканом возьми, а кошель с динарами золотыми я потерял, обронил по дороге, – бросил Герасим Добряк узел.
– А сабля где? – вздохнул Ермошка.
– Сабля мне понравилась, – улыбнулся Илья Коровин, кланяясь дувану.
– Не будешь вдругорядь бросать добро в степи, – заключил Хорунжий.
То, что нашел в степи, взял в одиночном бою, – на дуване не распределяется.
– Не горюй, Ермоша, – подбодрил юного друга подошедший кузнец Кузьма. – Завтреча мы с тобой вытянем у них все золото за булатные клинки.
– На воде вилами писано! – съязвил писарь Лисентий.
– У нас уже вылеживается дюжина сабель булатных, с рисунком гремучей змеи, – объявил Кузьма.
– Первую саблю мне – погрозил пальцем Меркульев.
– Вторая – моя… бросаю кошель золотых! – ястребино сверкнул черными глазами Хорунжий, кинул в небо купеческий подмышник с кругляшами.
– Ставлю дюжину баранов! – тупо произнес Рябой.
Кузнец поймал мошну Хорунжего, спрятал ее за поясом.
– Бери и мой, а то без булата останусь! – метнул Кузьме Герасим Добряк кожаный мешок, что вытащил из-за пояса рыжего ордынца.
– Не оставь меня без сабли. А лучше секретик булатный продайте. Завалю золотом, – мельтешил Лисентий Горшков.
Рослый Нечай отвязал конец аркана, что был приторочен к седлу Хорунжего. Он перебросил вервь через толстый сук дерева пыток, вздернул пленника на дыбу. Без пытки неможно обойтись. Человек утаит мысли. Иноземец под землей их спрячет.
– На огне поджарим… али кожу сдерем? – спросил Герасим Добряк.
– Ты, действительно, – Добряк! – улыбнулся кузнец Кузьма.
– А из тебя казака не выйдет! – ткнул кузнеца кулачищем Коровин.
– Сей грек выдавал себя за еврея, – сказал Хорунжий.
– Поджарим! – крикнул Матвей Москвин.
– Подпалим! – согласился миролюбиво Егорий-пушкарь.
– Зарумяним, как барана! – одобрил Меркульев.
– Туды его в бога-бухгая мать!
Мордастый, краснорожий Никита Бугай уже ломал хворост, складывал его под ногами вздернутого на дыбу пленника. Герасим Добряк извлек из глубокого схорона в штанине трут и кресало, начал высекать искры. Дерево пыток обрело свой вид. Две мощные ветви, как две руки, молитвенно простирались к небу. С одной стороны висело золотое блюдо, с другой – полуживой человек, пленный.
– Братья-казаки, не губите меня, – заговорил он. – Какой вам прок от моей смерти? Вы, я вижу, люди богатые. У вас много золота, но нет шинка, лавки с товарами. Я открою у вас шинок, завалю вашу землю шелками, персидскими коврами. Я привезу пищали на пять полков! У вас пищали, вижу, старые. У меня есть лавки в Стамбуле, в Бухаре, в шляхетской Варшаве, в Гамбурге… Меня знают запорожцы, турки, ливонцы. А казаки всегда были для меня родными братьями. Я – Соломон Запорожский. Чем я хуже евреев, которых вы не трогаете?