Золотошвейка - стр. 31
– Что ты здесь делаешь? – неприветливо прохрипел он. Голос у него был сиплым, низким, под стать колючим темным глазам, запавшим в глазницах.
– Читаю, – не нашла ничего лучшего ответить я.
– И много ли начитала? – безразлично поинтересовался он, неизбежно приближаясь. Я была близка к неконтролируемой панике.
– Я нашла здесь рисунки, которые вышивала. Мне хотелось знать, что они означают, – пролепетала я с надеждой, что говорю уверенно и бесстрашно.
– Много будешь знать, скоро состаришься, – он неторопливо нагнулся и вырвал из моих намертво застывших рук книгу. Потом повернулся и захромал обратно.
– Как она называется? – почему-то спросила я.
Скри-и-ип – скроп, скри-и-ип – скроп.
– Осада Последней Горы, – послышалось сверху.
Я вбежала в свою спальню, задвинула засов и забилась в угол за кроватью. Сердце отчаянно стучало, тело колотило мелкой дрожью.
Ведь в самом деле, чего пугаться: он ничего со мной не сделал. Не заколдовал, в лягушку не обратил, в пыль не растер. Так почему я так испугалась? Все когда-либо услышанные мною страхи встали стеной в один миг, все недомолвки выросли лесом острых пик, направленных прямо в меня.
Но как только первый страх прошел, то злорадно подумала: не я ли жаждала увидеть хозяина, чтобы самой составить мнение о нем? Ну, так вот: увидела. И составила.
Неожиданная встреча произвела на меня странное впечатление. Сначала я сказала сама себе, что в жизни не встречала более неприятного человека. И шрам или хромота, любое физическое уродство было совершенно незначимым по сравнению с выражением надменного недовольства и презрительного превосходства на его лице. Я для него была жалкой букашкой, посмевшей залететь в его комнату! Не мудрено, что его никто не любил. Впрочем, как мне уже известно, это было совершенно обоюдно: он тоже никого не любил и не стремился к этому. Теперь я видела, что это правда. Нелюбезность – слишком мягкое для него слово.
Как только первое возмущение прошло, я стала понимать, что помимо неприятия, если не сказать хуже – отвращения, он заставляет себя бояться. Подобное чувствуется при приближении грозы к городу, когда темные тучи еще скрыты за крышами домов, но люди уже тревожно озираются, высматривая далекие зарницы, и прислушиваются в ожидании глухих громовых раскатов, захлопывают распахнутые окна и уводят детей подальше в дом. Природа настороженно замирает, чтобы по мановению наступающей бури взорваться неконтролируемым буйством под дикое ликование шквалистого ветра… И это был не страх, поняла я, а ощущение опасности, почти осязаемо исходившее от мрачного графа Ноилина. Я не боюсь грозы, но глупо шутить с ней, стоя в открытом поле под мечущимися молниями. Мудрое ощущение опасности очень явственно давало мне понять, чтобы я держалась от хозяина подальше.
А вот от этого мне действительно становилось страшно.
…Прижимая пальцами непокорную золотую нить и нежно выкладывая причудливый рисунок на ткани, я подводила итог.
Любопытство мое было удовлетворено. Хотела увидеть – увидела. Хотела понять, что это за человек, – поняла. Самое время поставить точку в моих изысканиях да прислушаться к голосу разума. И если бы не золотное шитье, так бы оно и было.
Вы думаете, причем здесь это? Правильно, и я никак не могла понять, зачем этому странному человеку нужна моя работа. И ничего хорошего на ум не приходило.