Золото Югры - стр. 24
Если бы Русь не окружили, аки волки, католические да магометанские войска, папский посланник Поссевино за свою настойчивость давно получил бы отказ и, мало того, ехал бы в свою прекрасную Италию в одном возке при одной лошади! А теперь его надобно терпеть, кормить и ублажать.
После обеда, в среду, под самый крещенский мороз, Иван Васильевич по русскому обычаю часок поспал. Проснулся сам, под лисьим одеялом, подшитым тонким льном. Пошевелил членами – вроде не болели ни ноги, ни руки. Покряхтел, медленно поднялся. Чего боялся, – что обнесет голову. Не обнесло.
Повеселевший, совсем поимевший благость в душе, Грозный звякнул прикроватным колокольцем – одеваться. Постельничие принесли как раз то платье, в каком царь всея Руси вчерась желал предстать перед тощим итальянским монахом Поссевино. Когда стали примерять на обросшую редкими волосами голову царя малую дворцовую корону, Иван Васильевич в голос расхохотался. Постельничие порскнули по углам, аки зайцы. Только присутствовавший про одевании ближник царя, Бориска Годунов, не шевельнулся от царского смеха.
Ему и пояснил царь свою смешливость:
– Никак не возьму в толк: зачем иудеи не бреют затылок, но все равно носят на волосьях затылочную шапочку. А вот католики и затылок бреют, и шапочку носят. Точно срисованную с иудейской. Может, вера у них одна, да лицемерия у святошей много больше? Не желают признаваться в одноверии с иудеями?
Борис Годунов знал, что сей час царю надобно ответить не всерьез, но и не в смех. А так, посередке. Стольник поклонился малым уставом и ответил больше для постельничих, чем для царя:
– Всемилостливый государь, пусть они себе хоть гузно бреют; нам – какая забота? А мое мнение насчет всяческих шапочек таково – не надевай ты, государь, даже малой короны. Не князя встречаешь. Одень, как тебе любо, тюбетейку на голову. Вроде для гостя от папы это будет знаком равенства, чего они очень добиваются. А для нас, православных, эта тюбетейка станет знаком, – во что ты ставишь визит папского посла.
Сказавши так, Борис Годунов снова поклонился и стоял в малом поклоне, пока не услышал хихиканье государя.
За царем захихикали постельничьи. Царь поперхнулся и тут же захохотал в голос. Борис Годунов выпрямился и тоже захохотал. Захохотал и махнул постельничим. Один из них сбегал к одежному сундуку царя, принес тюбетейку.
Иван Васильевич тотчас возложил тюбетейку себе на лысину и глянул в венецианское стекло-зеркало. Там отразился высокий мужчина грозного вида. Пугающий вид порождала черная борода с проседью, росшая на сухом, желтом лице, да высокий, стоячий воротник, обшитый крупными жемчугами, особо выделяющими лицо.
Поскольку шубу царь запросил из чернобурых лисиц, она в мутном венецианском стекле не виднелась. Зато явственно выделялось не просто лицо, а лицо со всеми отметинами жизни. Персидский длинный нос государя, с горбинкой почти у глаз, полные русские губы да черные глаза в глубоких провалах глазниц нагоняли тревогу и даже страх. Портрет в зеркале не врал, а угрюмо передавал истину.
– Страшен, ох страшен, – проговорил сзади царя Бориска Годунов.
Весь грозный лик Ивана Васильевича портила только тюбетейка, украшенная россыпью простого бисера.
Иван Васильевич осерчал на ближника Годунова. Посмеяться он решил, посоветовав царю напялить тюбетейку? Грозный сорвал с головы тюбетейку, и тотчас в зеркале пропал весь ужас. Лысый старик при седой бороде – нелепое, слезливое, даже отталкивающее зрелище.